— Мать честная! — заорал он. — Это еще что такое?
— Ничего, только салфетка, — ответил я.
— Но она черная! — Дедушка зажмурился, будто не веря собственным глазам. — Вы когда-нибудь слышали о черных салфетках?
Папа посмотрел на маму:
— Мы думаем, она тут по особому случаю, если ты понимаешь, о чем я…
Дедушка фыркнул:
— Черт бы побрал вас и ваши намеки! Черная салфетка? Не бойся, я знаю к чему ты клонишь, но у тебя ничего не выйдет, приятель… даже не мечтай!
Он наполнил тарелку и набросился на еду.
Мы же просто потрясенно смотрели — сначала на дедушку, потом друг на друга.
— Ну, что я тебе говорил? — разочарованно шепнул папа.
Я покачал головой:
— Погоди, дай время.
— Разбирайте, пока я все не съел, — сказал дедушка. — А то на меня что-то жор напал.
Похоже, он и впрямь решил все уничтожить. Руки у него одеревенели, негнущиеся пальцы едва держали вилку и челюсти слишком упорно работали, но… он все равно ел. И говорил.
— Умер? Это я-то? Вот уж не думал такое однажды услышать, тем паче от родни! Ну, может быть я самую малость упрям, но это еще не означает, что я плохой человек. Я не собираюсь никому доставлять хлопоты, тем более собственной плоти и крови. Будь я впрямь мертвым и знай, что это так… боже, я бы первым поднялся по этой лестнице к себе в комнату, лег и больше не встал. Но вам придется предоставить мне доказательства, прежде, чем я так поступлю.
— Дедушка, — начал я.
— Что такое, сынок?
— Ты уж извини, но у тебя весь подбородок в капусте.
Дедушка положил вилку.
— Ну да. Большое спасибо.
И тут дедушка бездумно промокнул рот салфеткой и, закончив, опустил на нее взгляд.
Он посмотрел на нее раз, посмотрел второй, а затем просто аккуратно положил рядом с тарелкой, встал из-за стола и пошел прямо к лестнице.
— Прощайте, — сказал он.
Мы слышали, как он топает по ступенькам и коридору к себе в комнату, слышали, как просел под ним матрац.
Потом все стихло.
Подождав, папа отодвинул стул и поднялся наверх. Все, затаив дыхание, ждали, когда он вернется.
— Ну? — посмотрела на него мама.
— Больше беспокоиться не о чем, — сказал папа. — Наконец-то он сложил с себя бремя этого мира. Отправился к Отцу небесному, аминь.
— Хвала Всевышнему! — воскликнула мама. Затем глянула на меня и показала пальцем на салфетку. — Лучше от нее избавиться.
Я обошел стол и ее подобрал. Сестра Сьюзи как-то странно на меня посмотрела.
— Мне кто-нибудь расскажет, что здесь произошло? — спросила она.
Я не ответил — просто унес салфетку и закинул ее подальше в реку. Не видел смысла вдаваться в подробности, но колдунья, определенно, придумала хорошо. Она знала, что дедушка получит свои доказательства, как только вытрет рот.
Нигде так хорошо не видны старые добрые опарыши, как на черной салфетке.
Перевод: Анастасия Вий, Лилия Козлова
Глас вопиющего
Robert Bloch. "But First These Words", 1977
Утром 5 января 1976 года, ровно в 17.15, Чарли Старкуэзеру явился Господь Бог.
Чарли был не последним винтиком в престижном рекламном агентстве Пирса, Траста, Хэка и Клоббера, и Богу пришлось здорово попотеть, чтобы попасть к нему на прием. В наш век, когда у каждого в бумажнике есть водительские права и дюжина кредитных карточек. Господь Бог оказался в аховом положении: у Него не было даже свидетельства о рождении. Горький опыт научил Его не называть Себя по имени — сами знаете, какое нынче отношение к религиозным фанатикам. Правда, есть эффектные приемы, надежно служившие в прошлом, но сейчас огненное облако или столб пламени ничего не дадут, кроме неприятностей с пожарными.
Оставалось только одно: войти прямо в голову Чарли — признаться, не самое уютное место в первый рабочий день нового года. Голова эта гудела с похмелья, накопившегося за целую неделю празднования. К гуденью примешивались уколы зависти и острая жалость к самому себе — из старших сотрудников в контору пришел только Чарли.
В других обстоятельствах Всевышний шарахался бы от такой головы, как от чумы, — а кто лучше знает толк в разных эпидемиях, как не Он, ведь к каждой Он приложил руку! — но сейчас иного выхода не было. Он должен донести до Чарли Слово.
В момент Его прибытия Чарли находился в туалете. Трясущимися пальцами одной руки он пытался опрокинуть в себя содержимое бумажного стаканчика, а другой приводил в порядок ширинку.
— Боже! — хрипло выдавил Чарли.