Издалека, непонятно, с какой стороны, доносилась раскатистая канонада, словно раскаты грома, предвещавшего грозу. Прохор стоял на крыльце, поглядывая на идущих солдат, и мрачно курил. Уже дважды за утро его спрашивали, почему он не в строю: один раз прицепился какой-то штабной из проезжавшей машины, другой раз – нервный капитан в грязной гимнастёрке, с желваками и дёргающимся глазом, видно, после контузии. Прохор показывал справку, которую ему выдали в военном госпитале, о том, что ещё в Гражданскую, в результате тяжёлого ранения в голову, рядовой Кулеш Прохор Игнатьевич потерял зрение на один глаз, и к строевой службе негоден. После того, как нервный капитан едва не расстрелял мужа, Марфа больше не пускала его на улицу, но Прохор всё равно выходил из избы и курил на крыльце, с которого по обе стороны дома был виден идущий за ним просёлок.
Дверь отворилась. Тяжело опираясь на костыль, на крыльцо вышел отец. Оглядевшись, он протянул Прохору кисет:
- Проша, ну-ка сверни!
Прохор бросил окурок в траву и, открыв кисет, достал клочок бумаги, щепотку табаку, скрутил «козью ножку».
- Видать, немец уже совсем близко. Скоро, надо думать, у нас появится, - покачал головой дед Игнат.
Он затянулся махорочным дымком, потом вдруг ткнул пальцем куда-то в сторону дальних домов:
- Глянь-ка! Митрофановы уезжают. Пашка вон сам двери заколачивает!
Прохор обернулся – из ворот дома сын Митрофановых, Колька, под уздцы выводил запряжённую в телегу лошадь. На телеге возвышалась гора узлов и узелков, перевязанных поверх верёвкой, чтоб не рассыпалась. Впереди сидела младшая Митрофанова – Дуська, прижимая к груди кота.
- Да, не сдюжил Пал Семёныч, немцев спужался! Вовремя он Маришку свою увел с конюшни-то колхозной, вот и пригодилась!
Из-за заборов, из открытых окон оставшиеся сельчане с тревогой, любопытством, а кто и с тоской смотрели, как Колька вывел свою Маришку на дорогу, и вот уже телега заскрипела в обозе, рядом с другими.
Сельчане молча, с нескрываемой тревогой провожали взглядом уходящие войска, понимая, что теперь они остаются один на один с невидимым пока, и потому неизвестным и страшным врагом, чья тень уже висела в полуденной дымке. Командиры молча шли рядом со своими подразделениями, кто в строю, кто рядом с шеренгами, лишь один лейтенант громко крикнул сельчанам:
- Уходите, уходите с нами! Собирайте вещи и идите в обоз! Немцы никого не пощадят!
Прохор снова мрачно закурил и молча глядел на дорогу. Марфа испуганно зажала рот рукой и вцепилась в руку мужа:
- Проша! Может, и взаправду пойдем с ними? А? Ну что нам здесь?
- Цыц, дура! Куда идти? А дом? - Он в сердцах бросил самокрутку на землю. - А с отцом как?
Заполдень, когда уже исчезли, растворились вдалеке, в колышущемся мареве, очертания последних колонн отступающих войск, жаркий ветерок донёс глухой рокот, вначале едва различимый, но потом уже слышимый ясно и отчётливо. Он рос, набирал силу так же верно и неотвратимо, как полуденный зной, но был подобен в своей силе чёрному солнцу, наполняющему страхом и ужасом каждого, кто увидит его и коснётся его могущества. На горизонте поднялись столбы пыли, которые вначале приняли за дымы пожарищ, но потом стало ясно, что это пыль, но кто, что могло поднять такую тучу? «Немцы идут» - мысль эта проникала в каждого, гнала в спасительную прохладу домов, забиться, запереться, спрятаться.
- Митька! Поди в хату! Бегом!
- Василинка!
- Егорка! Домой! Сейчас же!
Матери собирали своих чад, чтоб спрятать их, спасти от того ужаса, что терзал сейчас их сердца.
Спустя время и те, кто остался на улице, и те, кто выглядывали из окон хат, увидели, как на поле перед селом, из-за перелеска, вывернул чужой, не советский, танк серо-зелёного цвета с белым крестом на башне, и двинулся к селу. За ним показался второй, третий, четвёртый…
- Матушка Пресвятая Богородица! – Марфа бухнулась на колени перед иконостасом, который долгое время прятала на чердаке, а теперь достала и повесила, как и положено, в красном углу.
– Спаси, защити нас от врагов наших! Матушка Пресвятая Богородица! – Истово крестилась Марфа.
Грохот гусениц сотрясал землю. Позвякивала посуда, половицы под ногами дрожали от тяжести многотонной громады чужой техники. Пыль взвилась над перелеском и облаком накрыла его. Танки, ревя и сотрясая землю, шли через село, не останавливаясь ни на мгновение. Прохор прижался лбом к оконному переплёту и не сводил глаз с улицы. Из-за перелеска выворачивали всё новые и новые машины. Глухо рыча, друг за другом, сотрясая землю и наполняя воздух запахом солярки и поднятой пылью, они гигантской железной змеёй ползли по той же самой дороге, по которой ещё утром уходили от них обозы с отступающими войсками и беженцами, и где ещё оставались следы от телеги, на которых Маришка везла маленькую Дуську, прижимающую к груди своего кота.