В назначенный день лил дождь. Но я все же пришел на условленное место несколькими минутами раньше. Канатоходцы уехали; там, где стояли шесты, остались кучки разрыхленной земли.
Я, спрятавшись под высокой елью, вслушивался, как шумит дождь в осенних ветвях, и наблюдал за домом, где она жила; одно окно на четвертом этаже светилось, но ее ли это окно - я не был уверен. И все-таки я смотрел на него в надежде обнаружить хоть какое-то движение, тень крыла, отблеск утешительного, понимающего взгляда, но оно светилось пустотой без всяких признаков жизни, словно за ним горел блуждающий огонек.
Моя недавняя решимость улетучилась. А вдруг я всю жизнь только и буду делать, что ждать, ждать минуты, когда увижу Ту, Ее звездный лик? Она устремит на меня взгляд и скажет: "Ты не умел принимать жизнь такой, какая она есть, так лучше пойдем, дружище!" Или скажет совершенно обратное: "Ты жил хорошо, ибо высоко нес свое одиночество. Ты сумел отказаться от утешения, дабы не отказаться от надежды".
В самом деле, что она бы сказала?
В те минуты я не мог об этом судить.
Город
Бензин кончился в самый неподходящий момент, как раз когда дорога спускалась в седловину. Глупая идея - свернуть с главного шоссе, он ведь знал, что бензин кончается. Но все же не предполагал, что его так мало. К счастью, от шоссе они были недалеко. А свернул он, поскольку табличка на перекрестке обещала красивый вид.
Он вышел из машины, гребень горы был отсюда не более чем в пяти минутах ходьбы.
- Хотите пойти со мной, нинита? - обернулся он к машине.
- Buena idea. - Она достала из своего дорожного мешка фотоаппарат и надела соломенную шляпу.
Два дня назад он подобрал ее на дороге, не помнил уже, перед каким городом, названий городов он теперь по большей части не замечал. Она стояла с красным дорожным мешком у ног и махала ему соломенной шляпой. Маленькая, смуглая, но волосы довольно светлые, очевидно, среди ее предков было меньше индейцев, чем это привычно для здешних мест. В вырезе расстегнутой блузки он разглядел золотой крестик. Не спросил, как ее зовут, куда путь держит. Надеялся, что она не из тех девиц, которые, пользуясь машиной, не устают при этом горячо ратовать за чистоту воздуха и воды. Она села рядом, поблагодарила и спросила, куда он едет.
Он сухо ответил, что едет по торговым делам.
- Чем вы торгуете? - поинтересовалась она.
- Красками.
Девушка испытующе посмотрела на него.
- Ага, - сказала она, - возможно, я вас знаю. По фотографии. Но ведь вы иностранец?
- Нет, - он сам не понимал, почему ей отвечает, - хотя да, родился я не здесь.
- А где?
- О той стране вы, наверное, никогда не слышали.
На этом она прекратила расспросы, сообщила, что изучает историю, а сейчас возвращается домой и ей еще предстоит проехать более тысячи километров. Слово "домой" неожиданно его растрогало. В последнее время такое случалось с ним все чаще, особенно сильные чувства вызывали у него воспоминания о давно утраченном родном доме, о детстве и людях, давно умерших, убитых на войне, тоже уже давно минувшей. Он мог спросить у девушки, где находится ее "дом", но ее "дом" не мог иметь ничего общего с его "домом", а значит - не интересовал его. Он ехал по дороге, которую сам выбрал, а когда их пути разойдутся, девушка покинет машину.
Вечером он остановился перед мотелем и спросил у девушки, где она будет спать. Она пожала плечами и показала рукой куда-то в сторону начинавшейся за дорогой пустоши. Он заплатил за ее ночлег, смущение девушки было ему приятно, пригласил он ее и на ужин. Но ужинать она отказалась. Потом он видел с террасы, как она сидит на скамейке и жует сухую кукурузную лепешку. Ее дело. В своем номере она наверняка заперлась, но ему и в голову не приходило домогаться ее внимания. Наутро она стояла со своим красным мешком неподалеку от его "форда". Он открыл дверцу и кивнул, приглашая ее в машину. Пока ехали, обмолвились лишь двумя-тремя фразами. Когда в полдень он остановил машину перед рестораном, она приняла приглашение на обед. Он предложил ей выбрать все, что ей нравится, но она выбрала такос - самое дешевое блюдо. Ее дело. Когда проезжали мимо маленькой церкви, перед которой стояла кучка селян, он заметил, что она перекрестилась. И понял: сегодня воскресенье.
- Не хотите зайти в храм?
- Я не могу вас задерживать, или вы тоже зайдете?
- Я еврей, - сказал он. - К тому же не верую в Бога.
- Es terrible, - испуганно произнесла она. Это могло относиться как к первой части его сообщения, так и ко второй, а могло и к обеим. Но какая разница... Остановив машину, он сказал:
- Идите, я подожду.
- Volvere dentro de poco.
Она исчезла в церкви, а он тем временем стал листать специальный журнал. Когда-то в молодости он жил в непрестанной спешке, тогда он вряд ли стал бы ждать девушку, совсем чужую, с которой его ничего не связывало, но теперь время бежало так быстро, что порой казалось, будто оно совсем остановилось, да и куда было спешить, он, пожалуй, достиг всего, чего мог достичь, и больше ждать было нечего, разве что эту девушку, с которой его ничего не связывало.
Теперь они молча шли по каменистой тропке, окаймленной мелкими кактусами пейоте. Он отломил кусочек сочной мякоти и стал медленно жевать ее. Шел неторопливо, в разреженном воздухе трудно дышалось. Несколько последних метров пришлось подниматься по крутым каменистым выступам. Потом перед ними открылся вид на окрестности. Несколько голых кряжей, самые высокие щиты были покрыты вечным снегом. Но взгляд его скользнул вниз, в долину, и, к своему изумлению, он увидел большой город. Глубоко под ними террасами громоздились сотни и тысячи крыш. На широких улицах он различал мелькающие автомобили. Из труб, с такой высоты казавшихся крохотными, поднимался дым, который стлался над жилыми массивами. Белые виллы с садами, полными цветущих кустов, будто карабкались по высоким склонам.