Когда меня спрашивали: «Где водятся кильки?» – я отвечал: «В томате». А на вопрос: «Каких животных ты любишь?» – говорил: «Баранину».
Иногда тётя жаловалась, какая невыносимая у нее работа.
– Как же – невыносимая, – говорил я, – если вы с нее столько выносите?
– Я-то выношу, – говорила тётя, – а директор вывозит.
– А кто ж тогда ворует? – спрашивал я.
Но вопрос повисал в воздухе, как летающая тарелка.
Я был ещё маленьким и не знал, что в России вором считается только тот, кто ворует не со своей работы.
Во время войны мой отец уцелел потому, что был на фронте. Мать уцелела потому, что работала в ленинградском военном госпитале. А почему уцелела тётя, я не знал. С одной стороны, она была толстой, но с другой – ведь крупной мишенью.
Все остальные мои родственники, которые жили в блокадном Ленинграде, умерли от голода. Неудивительно, что после войны мама все ещё хотела есть.
Удивительно, что есть хотела и тётя. Все-таки она была довольно толстой и вдобавок после войны устроилась в ресторан. Вероятно – с испугу. Прошла славный путь от посудомойки до калькулятора. И обратно.
Как-то я спросил маму:
– Толстые много едят, потому что у них большой желудок, или у них большой желудок, потому что они много едят?
– Хорошо, что тётя нас не слышит! – сказала мама. – Толстые не любят, когда их называют толстыми. Они любят, когда их называют полными.
Когда тётя в очередной раз пришла к нам на обед, я ей сказал:
– Вы – совсем не толстая. И не жирная. И не полужирная. И не на три процента жирная. А вы – полная. До краев.
Тётя, наверно, подумала, что я так сказал для того, чтобы она поменьше ела. Это было для нее тем более неприятно, что на обед она к нам приходила всегда со своей едой.
Раз в месяц тётя ходила на танцевальные вечера под названием «Аэробика». От обычных танцев аэробика отличалась тем, что там надо было танцевать не с партнером, а с ленточкой на лбу.
Женщины в нашей стране всегда были заняты двумя проблемами: как достать еду и как похудеть.
С едой хорошо тем, кто работает в ресторане или гастрономе. А каково тому, кто работает, к примеру, на мясокомбинате? Там охрана – как на военном заводе.
Вот, пожалуйста, на одном мясокомбинате работал не то таджик, не то туркмен. Так он решил колбасу в штанах вынести. Вдруг охранница его в проходной останавливает и – хвать за колбасу!
А это – не колбаса.
Охранница дико извинилась. А об этом таджикском туркмене легенды стали слагать. Дескать – мясной гигант.
А он уже совсем распоясался. По несколько штук стал навешивать. Но охранницы и это ему с рук спускали. Все-таки, думают, восточный человек. Может, у него несколько жен?
Колбаса в России всегда считалась символом благосостояния. Колбасой можно было награждать: вешать её на грудь, надевать через плечо, возлагать на голову, делать из нее нимб. И это в то время, как сама колбаса оставляла жевать лучшего. Закусочная колбаса – это колбаса, после которой надо сразу закусывать. Столичная колбаса – это колбаса, которую надо сразу запивать «столичной». Докторская колбаса – это колбаса, после которой надо сразу вызывать доктора. Любительская колбаса – это колбаса, на которую трудно найти любителя. Молодежная колбаса – это колбаса, которая по зубам только молодежи. Отдельная колбаса – это колбаса, съев которую, чувствуешь, как в тебе что-то отделяется. Останкинская колбаса
– это колбаса, сделанная из останков. Охотничья колбаса – это колбаса, сделанная из охотничьей собаки. И уж страшно подумать – из кого сделана крестьянская колбаса!
Когда я спросил тетю, как пишется – КОЛбаса или КАЛбаса? – тётя ответила:
– Смотря – из чего она сделана.
Воруют у нас, конечно, не только еду и колбасу. Но и вообще – все, что можно. И что нельзя. И тем не менее воровство у нас имеет границы. Это – границы нашей родины. И может быть, воруя так друг у друга, мы постепенно станем богатыми.
Тундра
Сверху тундра похожа на десантника: пятнистая и цвета хаки. Хаки – это трава. Пятна – это лужи. Дороги – только для самолетов и вертолетов. В тундре видишь себя богатырем. Деревья выше лба не растут. Если береза
– то обязательно карликовая. Багульник – обязательно приземистый. Зато ягода – с яблоко. Глазное, конечно. Из растений ещё почему-то врезалась в память пушица влагалищная. Из животных врезались туда же полевка-экономка, рогатый жаворонок и углозуб.
Гор в тундре нет. Суслик, когда скачет по тундре, встаёт на задние лапки: посмотреть, туда ли он скачет. И что интересно – видит!
Самая твердая валюта в тундре – водка. Батон колбасы – бутылка. Шкурка песца – полбутылки. Литр спирта – две бутылки.
Там же за бутылку я узнал, как отучить мужика от пьянства.
Берешь водку, тарелку и идешь в лес. Кладешь тарелку на муравейник и наливаешь в нее водки. Тех муравьев, которые её пьют, не бери. А бери тех, которые бегут от нее. Вот этих-то трезвенников засуши и незаметно подсыпь в стакан своёму мужику.
Одна баба так и сделала. Не знаю, бросил ли тот мужик пить, но бабу свою бросил. А лицо у нее разнесло, как будто она головой на муравейнике спала.
Эту историю мне один тундрюк рассказал. Толстый такой старик. Правда, потом выяснилось, что толстая у него только физиономия. Физиономия его тоже похожа на тундру. Растительность слабая. Жалуется:
– У моей старухи на роже волос больше!
Завидует ей.
Как-то сказал:
– Я – снайпер! Белку в глаз попадаю. Хотя не с первого раза. Иногда весь шкурка продырявишь, пока метко в глаз попадешь.
Однажды спросил у меня:
– Грибы кушать будешь?
– Не откажусь, – говорю.
– Тогда, – говорит, – в лес идти надо.
Дал мне ведро. А себе кулечек из газеты свернул. Пошли в лес. А лес по колено. Старик вперёди идёт, а я сзади. Вдруг остановился. Задрал вверх подбородок. Понюхал небо.