Вы гений чистой красоты, У вас все руки вымыты!
– А чего это ты меня на «вы» обзываешь? – оскорбилась Орлеанская.
– Извиняемся, – сказал я. – Если хочите, могём и на «ты» перейти.
И прочел новый тост:
Вы гений чистой красоты, Давайте чокнемся на «ты»!
– От твоих стихов действительно чокнешься! – сказала Орлеанская. – Ты бы ещё написал: «Давайте чмокнемся на „ты“!»
– Ну давай прозой тебя поздравлю, – сказал я. – Желаю тебе, Орлеанская, быть всегда такой же молодой, какая ты сейчас!
Орлеанская одобрительно кивнула. И я добавил:
– Желаю тебе быть ещё моложе, чем ты сейчас!
Орлеанская улыбнулась. И я ещё добавил:
– Ты, Орлеанская, уже давно выглядишь моложе, чем ты есть на самом деле. Судя по твоим мозгам.
– На сколько же? – слросила Орлеанская.
– Лет на десять! – сказал я.
– Что же, я такая маленькая и глупая, как новорожденный ребёнок?! – сказала Орлеанская.
– Нет, – сказал я. – Это ты только внешне так хорошо сохранилась. А внутри ты гораздо старше своих лет. В общем, желаю тебе счастья и долгих лет жизни! Чтоб ты прожила ещё столько же!
– Что?! – ахнула Орлеанская. – Чтоб я только до двадцати лет прожила?!
– А что? – сказал я. – Двадцать лет – бабий цвет.
– Так я ещё и баба?!
– Ну, не мужик же, – сказал я. – Да ты не плачь! У тебя ещё все спереди. ещё найдешь своё счастьеце. А ныть будешь – оно с тобой разведется. И останешься одна с дитями.
– С какими ещё дитями?! – возмутилась Орлеанская.
– Со своими, – сказал я. – Нервными они у тебя будут. Какая мамаша, такие и детки. Яблоко от бублика недалеко падает.
– Катись ты сам отсюда бубликом! – закричала Орлеанская и стала выпихивать меня из-за стола.
Но в дверях я все-таки успел ей последнее пожелание крикнуть:
– Пусть земля тебе будет мягким пухом!
Бабушка
Всем хорошим во мне я обязан бабушке.
Когда я играл с кем-нибудь в шахматы, бабушка, видя, что я проигрываю, как бы случайно пробегала мимо нас и, спотыкаясь, падала на шахматную доску, раскидывая руками фигуры. После этого мы соглашались с противником на ничью.
Помню, как я уломал бабушку сводить меня на аттракцион «Пещера ужасов». Испугался я только один раз: когда увидел бабушкино лицо – перекошенное от ужаса.
Все, что мне не хотелось есть, я скармливал бабушке.
Когда мне не хотелось котлету, которую клала мне в тарелку мама, я делал бабушке условный знак. Бабушка тут же роняла ложку и лезла за ней под стол. Тогда я натыкал на вилку котлету и совал под стол бабушке. Бабушка зубами её стаскивала с вилки, быстро съедала, и вылезала, отдуваясь, наверх. Долго демонстрировала всем свою ложку и говорила:
– Уф! Нашлась!
– Что-то ты ложку стала часто ронять, – говорила мама. – Совсем ослабла. На-ка тебе ещё котлету!
Часто мы с бабушкой ходили в кино на боевики. Не знаю, нравились ли боевики бабушке, потому что она во время сеансов спала. И только когда стреляли особенно громко, она просыпалась и спрашивала:
– Ну, что? Не всех ещё кокнули?
– Нет, – успокаивал я её. – Спи спокойно, дорогая бабушка!
Помню, как мы играли с бабушкой в футбол. Точней, играл я с ребятами, а бабушка тихонько подкрадывалась за ворота моего противника. И когда я выходил один на один с вратарем, бабушка неожиданно ему говорила:
– Жвачку хочешь?
Вратарь оборачивался – и я забивал гол!
После игры вратарь подходил к бабушке и спрашивал:
– А где обещанная жвачка?
– Да вон в киоске у каперативщиков, – говорила бабушка. – Давай деньжата – я сгоняю.
Когда учительница вызывала моих родителей в школу, я всегда приводил бабушку. Потому что бабушка была глуховата и не слышала, как учительница меня ругает.
– Что она там бормочет?! – громко спрашивала меня бабушка.
– Она меня хвалит! – кричал я бабушке в седое ухо.
Учительница с удивлением замолкала. А потом говорила мне, чтобы в следующий раз я приводил маму.
В следующий раз я, действительно, приводил маму. Но – своей бабушки. То есть – прабабушку.
В отличие от бабушки, моя прабабушка не только плохо слышала, но и плохо видела.
А засыпался я на домашнем сочинении. Было оно на тему «Мое детство». Я его даже не прочел, когда сдавал учительнице. А начиналось мое сочинение, оказывается, так:
"В детстве мне больше всего нравилось собирать цветы и играть в куклы. ещё мне нравилось примерять мамины туфли на высоком каблуке.
А мечта у меня была – стать ткачихой.
Но судьба распорядилась по-другому. Туфли пришлось поменять на кирзовые сапоги. Цветы – на гранаты. А куклы – на пулемет.
Мною лично было подожжено 3 склада, взорвано 2 моста, пущено под откос 4 поезда, подбито 10 немецких машин.
Детство мое было голодное и холодное. Война отняла у меня детство…"
Дальше буквы расплывались, потому что были чем-то закапаны…
Парле ву франсэ?
Я учился в знаменитой школе на углу Жуковского и Маяковского. Учился я в ней не потому, что она знаменита. А она знаменита не потому, что я в ней учился. Знаменита она потому, что в ней учились знаменитости: Инна Варшавская, Станислав Ландграф, Борис Смолкин, Кирилл Набутов, Даниил Мишин, Александр Невзоров и другие артисты. И ещё какой-то знаменитый дирижер, не помню, правда, его фамилию и чем он дирижировал.
Знаменита эта школа и тем, что она – с французским уклоном.
Я же учился в ней потому, что она стояла рядом с нашим домом. Если бы не это рядовое обстоятельство, родители ни за что бы меня в нее не отдали. Они считали, что из школы с уклоном выходят дети со сдвигом.
Когда меня спрашивают, говорю ли я по-французски, я отвечаю, что говорю, но только с теми, кто учился в этой школе.
Помню, как учительница велела мне перевести выражение «арт-абстрэ» (абстрактное искусство). Я перевел:
– Артобстрел.