Игра была испорчена.
Вы думаете, я красный? Это не так. У меня нет никаких определенных убеждений.
В вашей анкете имеется один дурацкий пункт. Видите, я уже начинаю разговаривать с вами по-своему. Постараюсь все же не выходить из рамок, чтобы не помешать господину стенографу записывать.
Вас интересуют вопросы гуманности и жестокости. Что я считаю самым гуманным и самым жестоким?
Я вам скажу. Если бы люди моего поколения, собравшись одной ночью, вырезали бы всех тех, кто толкнул мир в эту войну, такой проступок я считал бы самым гуманным. Эти гадины живут! Большая часть из них даже пользуется всеобщим уважением. Но им и в голову не приходит немножко поразмыслить над тем, что по их вине искалечено целое поколение. У нас собрались несколько честных парней, явились на виллу к графу Тиссе и тут же его прихлопнули. Но не надо было на этом останавливаться. Надо было пойти дальше по единственно верному пути: вырезать всех. Русские тоже пристукнули Николая. Это мне импонирует. Но где же прочие?.. Вилли уклонился от серьезного разговора, французы, англичане и ваши американские господа глубоко уверены, что они скончаются естественной смертью. Это невыносимо! Это самая возмутительная несправедливость! Мы сейчас страдаем от последствий войны. Вы не будете спорить, что мир еще не оправился? Было какое-то временное улучшение, какие-то иллюзии.
У меня у самого были месяцы, когда боли как будто стихали, струпья подживали и начинали оптимистически шелушиться. Одно время даже прекратилась течь из глаз. Я начал думать, что я простой, тихий инвалид войны и останусь в инвалидном доме. Но потом произошло нечто, поставившее меня на настоящую точку. Меня сцапали, потащили в полицию, обвинили в коммунизме. Я, знаете ли, не из очень кротких. Запугать меня нелегко! Я им сказал все, что думаю. Господ офицеров оплевал, детективам дал по морде. На мне хотели сделать карьеру! Ну, они тоже не постеснялись и отделали меня как следует. С тех пор я знаю себе цену. К черту инвалидные дома, госпитали! Я конченый человек! Мне надо уйти. Я говорю вам — я конченый человек! Я продукт войны! Я очень похож на мою эпоху. Мир выглядит так же, как и я. Течет из него и воняет. Видите, я даю вам тему! Благодарите!
* * *Летом восемнадцатого года я хотел удрать с фронта. Терпеть дальше я уже не мог. Но у меня не хватило мужества. Война уже агонизировала. Однако американские войска чувствительно оживили ее. Между нами и ними было соотношение такое же, как в серьезной дуэли между опытным фехтовальщиком и дилетантом. В нескольких боях мы крепко наклали американцам. Однако их неловкие, но сильные удары оказались для нас чувствительными. Скоро они освоились, привыкли. Наступали осенние дни, и оживление стало затихать. На фронте была сонная «сиеста». Мы голодали и подыхали. Немецкие солдаты клянчили даже у нас, ободранных венгерцев. Если бы американцы захотели «гуманно» закончить войну, им стоило бы только вместо проволочных заграждений выставить перед нашими окопами столы, заставленные едой, — уверяю вас, вся немецкая армия вышла бы из окопов и мирно позавтракала. Конечно, это шутка, карикатура, живое упражнение в юморе.
О, американцы очень гуманны, они могли бы догадаться.
В одно октябрьское утро их артиллерия послала нам несколько снарядов. Мы уныло отошли под прикрытие и не отвечали. Ясно, что явилась какая-то новая часть и пробует свои силы.
Нам уже было известно о будапештских событиях и о том, что в некоторых германских частях «неблагополучно».
Неподалеку от нас, в четырех километрах, артиллеристы выкинули красный флаг. Около трех часов без всякого предупреждения началось.
Мне, видите ли, была знакома артиллерийская подготовка. Я перенес ураганный огонь, перенес мучительные страшные волны систематического артиллерийского обстрела. Но такого, как на этот раз, я еще не видел. Американские гранаты были очень гуманны — они лопались, словно пуховые подушки, почти музыкально.
Когда же американские солдаты показались перед нашими проволоками, я получил страшный подарок. Видите, как я выгляжу? Это работа одного из ваших гуманных снарядов. Этот снаряд составлен в ваших лабораториях. Американские офицеры знали, что через два-три дня война кончится. Но им хотелось испробовать действие своего изобретения. И для этого они избрали опытной мишенью нас, полуголодных, несчастных, не желавших больше воевать. Вот она, ваша гуманность! Наши дураки, вместо того, чтобы бросить меня наступающим американцам, захватили с собой, таскали, лечили. Надо было оставить меня в подарок вашим соотечественникам, чтобы они увидели результаты своей чудесной гуманности.