Уже около гардероба мне показалось странным, что обе новенькие смотрят на меня слишком долгими взглядами и с каким-то непонятным сочувствием. Что за фигня? На лестнице стоит жирный Васька Пономаренко.
— Ну что, жён-них. Хана тебе. Иди-иди.
Я попытался остановиться, но Васька врезал мне пендаля и я чуть не на четырёх точках оказался в коридоре. В голове всё плыло. Надо во что бы то ни стало не подать виду, иначе конец — засмеют и даже затоптать могут, если кукситься стану. Понятно, что Ромка проболтался. Но когда он успел? Я пришёл в школу за полчаса до начала занятий. Значит, он заранее скорешился с пацанами? Вчера прямо от меня — и к ним? «Вот дурак! — ругал я себя. — Мог же предположить. Ведь Ромка сейчас вообще в другой школе учится. Что у него на уме, чем живёт?.».
До начала занятий оставалось ещё двадцать минут. Однако все были в классе. Не в зале, где должна быть физкультура, а в классе. Стояли за партами. Никто не садился. Мне показалось, что в классе не тридцать ребят, а все сто. И какие-то они огромные. Лица раздутые, злые. И все шипят, тыча в меня пальцами, похожими на сардельки: «Ж-ж-жених-х-х, ж-ж-жених-х-х».
Я стоял у двери, не в силах сделать и шага. Прозвенел звонок. Все уселись. И тут я увидел Людку. Приятный алый цвет Людкиных щёчек сгустился до предела. Её личико пылало. Волосы распущены, отчего оно стало шире и расплылось, как блин. Потупленные глазки и поджатые губки выражали обиду, недоумение, растерянность и злость. И, хотя пламенеющие щёки выделяли девочку, она была частью этого злобного жужжащего роя. Ни сочувствия ко мне, ни хотя бы удивления.
Когда нарочито медленно спускался по лестнице, навстречу мне попался физрук. Он взял меня за рукав и хотел вернуть в класс. Но я вывернулся. Сказал, что забыл сменку дома.
Два дня я не ходил в школу. В конце второго дня ко мне пришёл Пашка Лукьянчик и сказал, что Вера Тимофеевна просит завтра меня придти. И особенно просит сделать вид, что ничего не случилось. Она долго общалась с классом. Всё будет хорошо.
— А что случилось, Паша? — спросил я, делая круглые глаза. — У меня температура. Поправлюсь и приду. Доктор пока не разрешает. Что будет хорошо?
Бить Ромку означало бить самого себя. Он подлец и сволочь. Его не бить, а убить следовало, пока не вырос… Опять же — кто я такой, чтобы судить? Но я-то зачем повёлся? Сам виноват. И мама хороша, хоть и взрослая.
Когда я вырасту, узнаю, что «нелёгкое дело» объяснения с девочками «нельзя поручать никому».
А пока я очень обижен на Людку. Впрочем, что на неё обижаться. Она, наверно, не хотела со мной дружить. А если и хотела, то испугалась, как говорят взрослые, общественного мнения. После того случая мы с ней оба стали взрослее.
Гоночная машинка
Всё не так. Мне плохо. Со всех сторон смотрят чьи-то глаза. Они советуются — как со мной быть? Ощущение тревоги нарастает и нарастает. И уже не так тепло и комфортно здесь, как раньше.
Снаружи слышно чьё-то бормотание. Унылое и однообразное, оно вдруг возвышается почти до визга и к нему присоединяются ещё чьи-то голоса. Звуки нервные, раздражённые.
Когда всё успокаивается, я чувствую напротив своей головы тепло. Оно исходит от тени с четырьмя длинными и одним коротким отростком. Сначала я испугался, а потом привык и даже стал ждать её приближения. Это тепло ласкает и греет меня, и в то же время оно возвращает беспокойство, и в горле собирается тугой комочек. Я кручусь, дёргаюсь, пытаясь устроиться поудобнее. Тень исчезает, и сразу же снизу ко мне прижимаются две тени. Я угреваюсь, снова успокаиваюсь и засыпаю.
Однажды я проснулся от страха, словно от резкого толчка. Снаружи что-то происходило. Оно касалось меня. По обрывочности фраз, их необычной жёсткости я понял, что решается моя судьба. Мне необходимо видеть, что ТАМ происходит! Делаю невероятное усилие.
Вижу мужчину. В его глазах боль и сожаление — и непреклонность. Меня тянет к нему, я чувствую, что он — один из Них. Но почему так разговаривает с Ней? Что это? Он замахнулся? Нет! Я не понял, как получилось, но мне удалось остановить его руку. Я чувствую себя лишним, никому не нужным. От меня хотят избавиться? Спазм сдавил горло, переворачиваюсь, вырываюсь: «Зачем я пришёл к Ним? Они же меня так хотели? Неужели я ошибся? Пустите меня, пустите! Я уйду, я не хочу с вами!!!»
Прежде чем улететь насовсем, оглядываюсь. Я никогда не видел лица этой женщины. Наверное, она красива. Но сейчас золотистые волосы слиплись от пота. Глаза, губы обезображены гримасой страдания. Она что-то выкрикивает мужчине, стоящему около двери. Тот всё порывается уйти, но после каждого выкрика возвращается и резко ей отвечает. Внезапно она замерла, прислушиваясь к себе. На её лице отразились ужас, боль, растерянность… Отвернувшись, судорожно опирается рукой о стол, закусив губу. Мужчина постоял у двери и вышел.