— А что, нормальных нет? — возмутился академик.
— Всё разобрано на три года вперёд, — развёл крыльями серафим. — Знаете, сколько желающих родиться во Франции? Причём — настоящих потомственных католиков со всеми правами? Советую брать девочку, — добавил он, озабоченно глядя в книгу. — В гейской семье вам будет неуютно.
— Не хочу быть слепым, — решительно заявил академик. — Ну ладно, чёрт с ним… — он сообразил, что чертыхаться при ангеле как-то неправильно, — Бог с ним… — тут академик подумал, что это могут принять за божбу, и снова поправился, — хрен с ним, с Парижем. А может быть, по Лондону что-нибудь есть?
— Сейчас посмотрим… — серафим заглянул в книгу. — По Лондону тяжело. Российские олигархи выкупили половину вакансий для своих людей. Но поищем… Ого! — серафим впился взглядом в страницу. — Абсолютно здоровый мальчик, в традиционной английской семье очень хорошего достатка. Такое улетает на раз. Вы везунчик. Оформляем?
Лев Владиленович чуть было не сказал «да», но торопливость серафима вселила в него некие подозрения.
— А что за семья? — спросил он. — Нет ли каких-то… э-э-э… побочных факторов?
— Семья как семья. Бывает и хуже. Занимаются… дистрибуцией некоторых веществ. Традиционный бизнес, ещё с позапрошлого века.
— Опиаты? — почему-то брякнул академик — видимо, в сознании что-то перещёлкнулось на предыдущую беседу.
Серафим посмотрел на него с уважением.
— Это у вас кармическое зрение прорезается, что-ли? — уважительно сказал он. — Передайте своему куратору поздравления. Ну так берёте?
— Всё-таки христианская культура и наркоторговля — это, знаете ли, как-то… — замялся Сабельзон. — Опять же, эта ваша карма. Что-то мне подсказывает, что здесь её можно испортить.
— Насчёт кармы вы правы, — признал серафим, — а насчёт культуры — это вы путаете христианскую культуру и христианские ценности. Вещи, можно сказать, противоположные, — наставительно сказал серафим. — Или вам ближе ценности?
— Ближе, — решительно заявил Сабельзон.
— Ну, так бы и сразу сказали, — серафим захлопнул книгу и извлёк откуда-то другую, в белой обложке. — Ага, вот. Есть замечательная вакансия на воплощение в семье истинных христиан, протестантов. Прекрасные люди, искренне верующие, добрые, смелые, умные, всем бы таких родителей… — вздохнул он. — Оформляем?
— А где они живут? — академик уже понял, что нужно держать ухо востро и на предложение не поддался.
— В Северной Корее, — развёл крылами серафим. — Сейчас там христиан преследуют по закону. Но они держатся за веру. Их, конечно, найдут и замучают, а вас отправят в концлагерь. Но вы выживете, — утешил он. — Крепкий нравственный фундамент, заложенный родителями, поможет вам перенести всё…
— Не надо, — решительно заявил академик. — Мне бы в нормальную семью в нормальной стране, чтобы я мог заниматься наукой. Лучше всего социологией и демографией. Я, знаете ли, привык.
— Очень нехристианские науки, — серафим неодобрительно прищурился. — Кстати, забыл спросить: вы вообще-то крещены?
— Гм, — растерялся Лев Владиленович. — Скорее всего, да, — решил выкрутиться он. — наверняка в детстве что-то такое было. Правда, я в церковь не ходил, в Советском Союзе это было, знаете ли, наказуемо…
— Ах вот вы откуда… — серафим как-то сразу помрачнел. — Я думал, вы европеец. У вас хорошее произношение. До свидания.
— Как это до свидания? — не понял Сабельзон.
— А вот так, — серафим захлопнул книгу. — Ваши и так все места скупили. Березовские там всякие, Абрамовичи.
— Я не Абрамович! — закричал академик, чувствуя, что фортуна ускользает.
— А это сейчас проверят, — серафим повёл крылами, и всё исчезло.
* * *— Добrейшей вечности. Ви таки евrей?
На этот раз академик попал в пространство, сильно напоминающее физическую реальность. Он сидел в великолепно обставленном кабинете, в мягком кожаном кресле. Во всяком случае, кресло под ним было — не хватало только ощущения придавленной задницы. Но кресло было роскошным. Столь же роскошными были картины на стенах — в основном Шагал — и длинные книжные полки, заставленные аккуратными томиками.
Картину несколько портил хозяин кабинета. Можно было бы сказать, что он сидел за роскошным письменным столом красного дерева — если бы это было правдой. Увы, он не сидел, а парил в воздухе, чуть подёргиваясь, как воздушный шарик. На воздушный шарик он, впрочем, тоже не походил — хотя бы потому, что форма у него была далёка от округлой. По правде говоря, хозяин очень напоминал висящий в воздухе нос — правда, огромный и к тому же весьма характерного вида.