Старик поднялся, прошел к ночному столику. Зажег ночник, взял фотографию, письма и картонную коробку. Лампочку не погасил, чтобы не искать в темноте кухонную дверь. В кухне тоже зажег свет, подставил к плите низенькую табуретку.
Стал рассматривать карточки. За последние пятьдесят лет немало событий и лиц запечатлелось на фотографиях, в неподвижных сценах, оставшихся где-то в прошлом. Привести их в движение мог только свидетель этих событий. А жизнь есть движение. Когда уходит свидетель, умирают и самые дорогие фотографии. Это уже будут не они с Руженой, полные своих планов и надежд, и ни для кого уже эта карточка не воскресит бойкого фотографа, прыгающего вокруг громоздкого деревянного аппарата. А кого взволнует, сколько путешествовала эта фотография по его карманам? Это будет лишь изображение незнакомой парочки у деревенского забора. Все погрузится в никому не интересную всеобщность — какие-то люди что-то делали. И будет погружаться глубже и глубже, пока не забудется.
Старик отложил фотографию, чиркнул спичкой и поджег первое письмо. Бросил его в топку и через раскрытую дверцу следил, как пламя схватывает исписанный лист. На горящее письмо положил второе, третье, четвертое. Вручал прошлое огню и присматривал, чтобы оно сгорело без остатка. Брал письма по номерам, а когда все они сгорели, принялся за коробку. Вот фотография Ружениных опекунов, дядьев, племянников, вот конверт с прядью волос их сына, памятные предметы, которые были кому-то дороги, но этот кто-то умер.
Для сына, насколько он его знал, подобные вещи не значили ничего. Его мир иной. Старик не мог себе представить, как бы он передал сыну какой-нибудь из этих сувениров. И медленно, задумчиво бросал их в огонь. Пусть они уйдут вместе с мертвой, ей они принадлежали, и никто не оскорбит их равнодушием, если и ему самому суждено умереть так же внезапно, как умерла Ружена.
Сгорело все, осталась только фотография с храмового праздника. Старик держал ее большим и указательным пальцами и размышлял. Бросать — не бросать. Можно ведь сжечь и завтра.
Он сунул карточку в карман пиджака, закрыл дверцу плиты, повернул выключатель и возвратился в комнату к мертвой.
Положил фотографию на тумбочку и долго рассматривал. Как в тот раз, когда перебежал через сквер к жилому кварталу, где его ждали товарищи. «Я остался жив», — сказал он тогда глядящей на него с фотографии Ружене. «Я остался жив», — мог бы сказать он и сегодня. Но тогда было ощущение победы, сегодня это не представлялось ему победой.
Старик выключил свет и ощупью добрался до стула. Сел. Теперь, во тьме, гроб уже не был виден. Памятник тоже. Только Ружена стояла у забора и нерешительно улыбалась.
Нужно сказать ей, что у меня умерла жена, пусть пойдет со мной на похороны. Это хорошо, что кто-то у меня все-таки остался. Хоть не буду так одинок.
■ Из рубрики "Авторы этого номера"ЭДУАРД ПЕТИШКА — EDUARD PETISKA (род. в 1924 г.).
Чехословацкий поэт и прозаик. После войны окончил философский факультет Карлова университет в Праге. С 1948 г. занимается литературным творчеством: это и книги для детей, которыми он заявил о себе в конце 40-х — начале 50-х годов, и поэтические сборники «Мгновения» («Okamziky», 1957). «Жду тебя» («Cekam na tabe», 1962), «Семья Овидия» («Ovidiova rodina». 1968). «Прометеева память» («Prometheova pamet», 1971) и книги новелл, среди которых особое место занимает своеобразный роман в новеллах «Прежде чем мы становимся взрослыми» («Nez uzra]i muzi», I960), рисующий нравственное и идейное формирование юношей в период фашистской оккупации. Э.Петишка выступает и как автор ряда психологических романов о современном человеке — «Судья Кнорр» («Soudce Knorr», 1967), «Пятница героя» («Hrdinuv patek», 1968).
Предлагаемые читателю рассказы взяты из сборника «Брачные ночи» («Svatebni noci». Praha, Ceskoslovensky spisovatel, 1972).
■