Пшиленк напоминал громадный цветник.
Воздух, насыщенный ароматом цветущих фруктовых деревьев, возбуждал и пьянил своим сладостным дыханием.
В чистой, еще бледной лазури неба носились ласточки, как шальные. Они пулями мелькали среди деревьев, влетали в пустые амбары, заглядывали в окна хат — выбирали места для гнезд.
Буйно росла трава, бархатным ковром покрывая землю, а хлеба уже начинали колоситься, тянулись все выше к солнцу и колыхались волнами, споря с ветром. Аисты курлыкали в пустых еще гнездах или бродили по низким лугам, где цвели уже одуванчики и, как драгоценные камни, ярко пылали в траве. В овражках, канавах, вдоль дорог, на межах и перелогах полно было маргариток и розовых полевых мальв. Радостью возрождения и расцвета бурно дышала земля, и та же радость была в сердцах людей.
В Пшиленке вишня уже отцвела, но зато в садах пышно цвели яблони, которых здесь было очень много. Низенькие серые хаты тонули в массе цветов, над которыми звенели рои пчел.
В деревне была тишина праздничного отдыха.
Перед домами, на дворах, у колодцев тщательно умывались мужчины, их мокрые тела сушил теплый ветер, обтирали ветви, низко свисавшие под тяжестью розовых цветов.
И везде, в комнатах, в чуланах, хлевах, конюшнях, гудели веселые голоса.
Иногда песня птицей вылетала из окошка и замирала среди яблонь или чей-нибудь громкий зов несся к выгону, где звенел детский смех и мычали коровы. Везде царило шумное веселье.
А когда в безветренной тиши затрепетал серебряный голос сигнатурки[14] люди стали выходить из домов и вереницами потянулись в костел. Шли старики в темносиних жупанах, опоясанных красными кушаками, бабы в ярких, домотканных юбках и запасках, парни в полосатых безрукавках, девушки в белых платочках, с молитвенником в одной руке и башмаками в другой, дети…
От леса, краем дороги, брели в деревню двое: впереди шла женщина, а старый, толстый слепой дед на костылях, привязанный к ней веревкой, ковылял позади.
— Поторопись, а то опоздаем! — ворчала женщина и слегка дергала за веревку.
— Дура, время есть! До обедни все равно никто не подаст ни гроша, так не стану я понапрасну глотку драть.
Он втянул носом воздух и сказал уже тише:
— Должно быть, яблоньки зацвели!
— Ну да. Всю деревню словно кто раскрасил.
— Розовая?
— Ясное дело, не голубая: яблони ведь.
— А картошка всходит?
— Скажет тоже! Когда же ей было взойти в этакую мокредь?
— Что это, как будто люди идут по дороге?
— А как же! В костел валом валят.
Скоро они миновали первую избу, и дед еще больше сгорбился, свесил лысую голову на грудь и плаксивым, заунывным голосом затянул молитву, а женщина хрипло подпевала. Так они с пением шли прямо к костелу, нигде не останавливаясь.
— Громче, баба, громче! Набожные люди любят, чтобы, мы славили бога не сквозь зубы, а во весь голос.
— Зайдем куда?
— Нет… Для чего? За корочкой хлеба? Еще у нашего поросенка есть что жрать.
Шедшие мимо здоровались с ними, потому что их знали все в деревне, а дед останавливался, угощал мужиков табаком, заговаривал с ними, расспрашивал о том о сем и ковылял дальше.
— Надо к Винцерковой зайти.
— Это в ту хату за рекой? Может, после обедни зайдем?
— Веди, говорю! — Дед ткнул ее в бок костылем.
Винцеркова собиралась в костел, но, увидев, что нищие свернули к ее хате, широко распахнула дверь.
Слепой присел отдохнуть — он сильно устал.
— Ох, ног не чую!
— Что, издалека идете?
— Нет, из Горок… с милю прошли. Для молодого это пустяк, а мне, старику, уже не под силу. Винцеркова, подойдите-ка поближе!
Старуха подошла, с беспокойством глядя на него.
— За вашей хатой уже бледят, — шепнул он ей на ухо. — Встретился нам старшой, и знаете, что он мне сказал? «Нам, говорит, известно, что Ясек дома и больной лежит. Пусть только встанет, так мы его зацапаем». Я, как это услышал, нарочно пошел через Пшиленк, чтобы по-христиански вас упредить. А ему сказал, что это неправда, и три раза поил его водкой.
— Спасибо вам! — поблагодарила сильно встревоженная Винцеркова и напихала ему в торбу всякой снеди: два яйца, сало, пшено. Потом достала из узелка злотый и сунула ему в руку. Нищий не хотел брать.
— Я не адвокат, не за деньги людей выручаю, а за доброе слово… Ну, уж если непременно хотите, так возьму и помолюсь за вас, бедных. Молитва — она, конечно, помочь может, но надо и самому молитве помочь!
— Посоветуйте, что делать. Я бы вам за это все, что хотите, дала!