— Как только выздоровеет, надо его отсюда подальше спровадить. Другого ничего не придумаешь. Отчего бы ему в эту Бразилию не уехать, а?
— В такую даль отпустить сироту одного!
— Да он у тебя еще грудной, что ли? А то сама с ним поезжай.
— Неужто бросить хату и землю?
— Ох, уж эти мне бабы! Насыплешь ей добрых советов, как в мешок, а выходит, что сыпал в решето! — нетерпеливо отмахнулся от нее дед. — Продать не можете, что ли?
— Продать! Продать! Думала я об этом… да боязно.
— Вы бойтесь только одного — как бы хлопца не потерять. Скажу Гершу, чтобы он к вам зашел. Герш всех туда переправляет — ловкач он, рыжий чорт! Сказать?
— Ну, скажите, — быстро согласилась старуха.
— Сколько людей туда уезжает! И что же, разве худо им там? Вот уехал из Горок Антек Адамов; двух лет не прошло, а уже он на прошлой неделе прислал четыреста рублей — сестрам долг. Ого! Сбросить бы с плеч годов пятьдесят, да были бы глаза и ноги, не сидел бы я тут с вами, а тоже туда ушел… Так я пришлю Гершка. Ну, господь с вами. Веди, баба, слышишь, уже звонят!
Когда слепой ушел, Винцеркова вывела Ясека, быстро поправлявшегося, в садик за хатой, уложила его на перине под яблонями, сверху укрыла полушубком.
— Что это вы? — спросил он тихо, заметив по лицу матери, что она чем-то расстроена.
— Да ведь веселого мало…
— Узнали?! — Ясек приподнялся с перины.
— Лежи, лежи спокойно! Пойду в костел, порасспрошу людей… послушаю, что говорят.
— Только вы там недолго, мне одному тошно, — тихо попросил Ясек.
— Скорехонько вернусь, не бойся.
В костел набилось множество народу, ждали начала богослужения. На погосте перед костелом люди стояли группами и гуторили.
У главного входа слепой нищий громко пел молитвы.
Праздничная мирная тишина стояла и здесь, на горе, и в деревне, и в залитых солнцем полях.
Началась служба.
Винцеркова, затиснутая толпой под самые хоры, села на пол. Она думала о советах слепого и так ушла в свои мысли, что почти не слышала ни пения, ни органа, ни звона колокольчика. Все это доходило до ее ушей, как отдаленный, невнятный шум, как звуки из тех краев, о которых она сейчас думала.
Очнулась она только тогда, когда внезапно наступила тишина. Отслужив обедню, ксендз готовился начать проповедь.
Он заговорил об эмиграции крестьян в Бразилию. Описывал невзгоды, ожидающие эмигрантов, предостерегал, отговаривал, молил, чуть не проклинал тех, кто намерен ехать.
Мужики слушали в глубоком раздумье. Иные подталкивали друг друга локтями, переглядывались, посмеивались украдкой — не верили ни одному слову ксендза.
«Болтай, болтай! Как бы не так!» — думали они,
А мощный бас все гремел с амвона. Ксендз так красноречиво говорил о погибели, ожидающей тех, кто пускается в чужой, враждебный мир, что наиболее впечатлительные уже начали громко вздыхать, сморкаться, а некоторые женщины плакали. Но большинство слушало его совершенно равнодушно.
Из костела выходили толпой, и почти все, несмотря на давку, останавливались поболтать.
— Ксендз наш снюхался с панами — вот оттого и говорит так!
— Верно! Уйдут мужики — на ком паны ездить будут?
— Страх их берет, как бы не пришлось самим лошадей пасти да землю пахать!
— Так неужто ксендз врать станет? — усомнился чей-то голос.
— Раз он так говорит, значит что-то тут есть!
— То и есть, что глупы вы, как бараны! В Бразилию им захотелось! Ну, что ж, бегите! Бросайте землю, дома, все! Дадут вам там каждому по дворцу и по имению с лесом, со всем инвентарем. Езжайте! Останутся тут евреи да немцы и заживут не худо на ваших землях! А приедете обратно — к ним же в батраки найметесь. Самое для вас подходящее дело! Темный народ хуже скотины: скотину хоть криком да кнутом образумишь. А вы — как телята: задерет хвост и летит, сам не знает куда…
— Нет, ты постой, Гжегож: ведь и в книжках пишут и бывалые люди говорят…
— Говорят, говорят! Вот говорят, например, что ты дурак, а не всякий этому верит и не такая уж это правда. В книжках! А ты сам читал?
— Я-то нет. Читал гончар из Воли… Немец…
— Он, грамотей этот, у Банаха уже землю откупил. Для того он и книжки читал!
— Да ведь те, кто уехал прошлым летом, деньги оттуда шлют!
— Один шлет, а сто пропадает там!
— Гжегожу досадно, что по старости лет сам туда не может ехать!
— Ох, бараны, сучьи дети! Ох, бараны! — крикнул рассерженный Гжегож, надел шапку, плюнул и зашагал домой.
В толпе слушателей не один призадумался, смущенный словами старика. Но остальные все-таки продолжали передавать друг другу сумбурные слухи насчет Бразилии.