— Зайдите как-нибудь, потолкуем.
— Значит, у вас шесть моргов и луг?
— Шесть моргов поля и морг луга.
— А из инвентаря что есть?
— Весь есть — и почти новый. Насчет него мы отдельно сторгуемся.
— А земля ваша в табели не записана? — осведомился солтыс уже на пороге.
— Нет, покойник мой ее раньше купил.
— Ну, оставайтесь с богом.
Солтыс на прощанье подал ей руку и вышел, очень довольный. Его радовала уверенность, что земля Винцерковой, на которую он давно зарился, достанется ему почти за бесценок.
Старуха пошла в сад взглянуть на сына, потом стала готовить обед — одна, так так Тэкля сидела в своей комнате и каждую минуту прибегала с криком:
— Идите скорее, он уже кончается!
Ребенок и в самом деле был еле жив. Он задыхался от крупа.
Винцеркова мало им занималась, у нее своих забот было достаточно. Да и чем она тут могла помочь, когда ребенок был уже при последнем издыхании?
Она сварила обед и понесла его сыну в сад.
Ясек быстро выздоравливал. Лекарства, привезенные ксендзом, весна и молодость в конце концов победили болезнь. Ходить он еще не мог, и грудь по временам еще сильно болела, но на бледных щеках уже заиграл румянец и голубые глаза смотрели веселее.
Он лежал на перине под яблонями, которые своим благоуханным цветочным пологом укрывали его от солнца.
— Поспал немного? — спросила мать, садясь около него.
— Где там! Услышал, что в костеле звонят, и помолился, а потом пчелы так жужжали, и пахнет тут так сильно… я лежал и вас дожидался.
Он принялся за еду.
— Ну как, полегчало тебе?
— Полегчало, матуля, полегчало.
— В боку не колет?
— Нет. Ого, уже к вечерне звонят.
Оба примолкли. После щебетанья сигнатурки зазвонили большие колокола, да так громко, что земля дрожала и с яблони розовыми мотыльками слетали цветы на голову Ясека и на зеленую траву…
— Ясек!
Он рассеянно посмотрел на нее.
— Уже знают, что ты здесь!
Ясек стремительно поднялся.
— Лежи, лежи! Не бойся, сын, я тебя не отдам.
Черной натруженной рукой она гладила его по лицу и глазам, рассказывая все, что слышала в костеле и что говорил ей солтыс.
— Стервы! Пусть только донесут на меня, — я им отплачу как следует! — бормотал Ясек, сжимая кулаки и грозя деревне.
— Тише, сынок, тише, мы с тобой уедем. — И она рассказала ему, что уже давно, как только он вернулся домой, ей пришла в голову мысль продать землю, хату, все, что у них есть, и уехать в эту Бразилию, о которой все столько говорят.
— Хорошо, мама, продайте все, — хозяйство ведь на вас записано. Продайте, и поедем. Пропади все пропадом, раз честному человеку здесь жить невозможно! Кругом все только разбойники, плуты да иуды-предатели. Только бы поскорее, мать, поскорее! — горячо говорил Ясек. Глаза его уже светились надеждой на новую, лучшую, свободную жизнь.
— Ладно, ладно, сынок. Схожу на деревню, потолкую с людьми или в корчме закину словечко насчет земли. Услышу, что скажут.
— А солтысу не продавайте, он самый подлый иуда и есть! Обманет вас да потом еще меня выдаст, рыжая чума! У него и глаза-то волчьи…
— Лежи себе спокойно, а я пойду.
VIII
Ясек остался в саду.
Его осаждал целый рой мыслей, догадок, соображений, он не мог уже лежать спокойно и все время ворочался. План матери так его поразил и увлек, что он был бы рад сейчас все бросить и пуститься в далекий мир. Бежать от страшной неотвязной мысли, что его опять отправят в тюрьму и придется отбывать срок… Он ведь отлично понимал, что рано или поздно его найдут и схватят. Ему и то казалось удивительным, что он вот уже шесть недель дома и его до сих пор не разыскали!
Временами он лежал неподвижно, смотрел в просвечивавшее между ветвями небо и слушал голоса деревни.
Как рвалась его душа на широкую улицу с рядами хат по обеим сторонам, в поля, неясно видневшиеся за изгородью сада, густо заплетенной ивовыми прутьями, в луга за рекой, где столько счастливых лет ходил он за стадом! Как тянуло в костел, в корчму, к знакомым людям, к Настке, наконец… Но это имя Ясек гнал от себя, и, когда оно упорно всплывало в памяти, он, нахмурившись, мрачно смотрел на буйную зелень крапивы, сплошной стеной закрывавшую плетень, и, чтобы побороть тоску, начинал воображать, как он идет по улице и все останавливаются, здороваются с ним, женщины открывают окна и смотрят на него, а из-за углов выглядывают румяные лица девушек. И все зовут его в хату или выносят на улицу скамейки, угощают, расспрашивают… радуются его возвращению и тому, что он уже здоров, ругают управляющего, из-за которого он попал в тюрьму. Нет, нет, он никуда заходить не будет, только повидает всех, поговорит, расспросит о том о сем… и пригласит парней, а то и почтенных хозяев в корчму, чтобы угостить их по случаю своего приезда. Позовет музыкантов… девушки прибегут, и пойдет веселье! А то сидят, нахохлившись, словно на богомолье пришли…