Здесь было тихо, звуки гармоники едва долетали сквозь стены. Монотонно, медленно тикали часы.
— Надолго едете? — спросил пан Плишка вполголоса.
— На два-три дня. Хочу довязать платки. Может, вы в понедельник отошлете их на фабрику?
— В понедельник праздник, — отрывисто возразил пан Плишка.
— Ведь фабрика-то еврейская, контора будет открыта.
— Ага! Ладно.
— А вы никуда не поедете на праздники?
— Вот еще! Я не богач, чтобы такие прогулки затевать! — сказал он с ударением, бросил кочергу и пошел спать.
Но заснуть он не мог. Немного погодя к нему заглянула пани Радзикова.
— Мы уедем чуть свет, так я хочу вас попросить, чтобы вы тут постерегли дом.
Пан Плишка ничего не ответил, только выругался сквозь зубы и лежал, как мертвый, все в той же странной, непонятной тоске, которая сильнее и сильнее охватывала его; тоска была еще беспредметная, глухая, но такая мучительная!
«Все едут… подумаешь, знатные господа!.. Развлечься захотелось… — Он протер глаза, потому что их снова застлало влагой. — Нищие, а на баловство деньги нашлись… Ведь если бы я хотел… если бы я только захотел… — Он нащупал висевший на груди мешочек, в котором хранились все его сбережения за двадцать лет. — Вот захочу, так все пропью или отдам кому-нибудь… Или тоже поеду… да, да… Но куда?»
Он опять провел рукой по мокрым глазам. «Когда человек один-одинешенек, как… как вот этот Воронок… Эх, хамы, собачьи дети! Дача им понадобилась!..»
Тоска уже бушевала в нем пожаром, горечь затопила сердце.
На другое утро он встал поздно, когда яркое, веселое солнце заливало комнату. Пани Радзикова уже уехала.
Настроение у пана Плишки было уже трезвое, обыденное, и, вспоминая вчерашний день, он прежде всего подумал о штрафе, который потребовал с него пан Демель.
— Воронок! — резко окликнул он собаку.
Воронок лениво потягивался, но не сводил глаз с хозяина.
Пан Плишка повесил на дверях свой старый ободранный полушубок.
— Воронок, твоего хозяина оштрафовали. Слышишь? Это сделал пан Демель. Воронок, ату! Хватай, куси его, куси! Не давай хозяина в обиду! — кричал он до хрипоты и в припадке злобного ожесточения схватил палку и колотил по полушубку. А пес бешено лаял, визжал, бросался на полушубок, как на настоящего врага, и рвал его зубами, мстя за хозяина.
— Ну, довольно, песик, потом еще ему подбавим! Довольно! А теперь пойдем навестить пана капитана.
Уставший Воронок растянулся на полу, а пан Плишка тщательно побрился, надел старомодную венгерку с тремя орденами на груди, начернил свои коротко подстриженные усы — словом, принял невероятно парадный вид и торжественным шагом вышел в сени.
— В костел пойдете? — спросил Юзеф из соседней комнаты.
— Нет, иди один, я не пойду.
Пан Плишка каждый день усердно молился, но в костел не ходил.
— Мне с иезуитами не по дороге, — говаривал он.
II
Пан Плишка шел к своему капитану, который теперь заведовал складом на одной из местных фабрик, а жил далеко, за Гейерским рынком, на окраине города, где уже начинались поля.
Далекий это был путь для человека таких лет, как пан Плишка, да еще с деревянной ногой! Но он шел быстро, как будто хотел убежать от своего пустого жилья, от одиночества. У него было такое ощущение, словно отъездом своим в деревню рабочие и пани Радзикова нанесли ему тяжкую обиду, и хотелось пожаловаться кому-нибудь, встретить сочувствие. Воронок как будто понимал состояние его души, — он тихо бежал рядом и часто поглядывал умными глазами на хозяина.
— Молодец, Воронок, молодчина! — бормотал пан Плишка и шагал, выбирая боковые улицы, так как он не любил Петроковскую, — на ней было слишком людно.
Капитан был дома. Он сидел перед зеркалом с намыленным подбородком и бритвой в руке.
— Честь имею явиться, господин капитан.
— А, Плишка! Ну, как дела?
— Все в порядке, господин капитан.
— А? В порядке? Ну, хорошо, хорошо, братец, почисть-ка мне сапоги и покорми мою мелкоту!
Пан Плишка с удовольствием чистил капитанские сапоги и кормил его птиц. Их было тут множество (по стенам висело десятка два клеток), и они наполняли комнату щебетом и криками.
— Ну как, женился уже? — спрашивал капитан, скребя щеки бритвой.
— Никак нет.
— А? Нет, говоришь? Это хорошо. В походе бабы ни к чему, понимаешь?
— Понимаю! — коротко ответил Плишка, отдавая честь.
— А? Понимаешь? То-то!
Капитан стал насвистывать, точа на ремне бритву, ему тотчас завторил птичий хор, и поднялся такой шум, что Воронок залаял в сенях.