— Умолкни, женщина! — отозвался отец. Я имею право беспокоиться. Я веду здоровый образ жизни. Не пью, не курю и могу хоть сейчас обогнать человека вдвое меня младше. Мой отец жил до девяноста шести лет. У меня великолепное здоровье, и я не хочу погибнуть из-за твоей чертовой булавки.
— Ах вот как? Почему ты не можешь угомониться? — она заплакала. — Ты вечно все портишь. Она побежала наверх.
Мы с отцом смотрели друг на друга.
— Она сегодня немного нервничает.
— Нервничает? — переспросил я. — Почему?
— Из-за того, что ты пришел. Ты, между прочим, довольно давно у нас не был. Она хотела все сделать особенно. Наверно, мне не надо было раскрывать рот. Но ведь я не виноват, что мне в рот попала кость, правда?
— Конечно, нет, — сказал я.
— Вечно с ней одно и то же, — продолжал он. Она всегда придумывает за меня, что я должен говорить. Расстраивается из-за всяких пустяков.
Потом мама спустилась. Она пошла на кухню мыть посуду, я взялся ей помогать.
— Ну как твоя книга? — спросила она.
— Неплохо.
Год назад я выпустил первый роман, и он был довольно успешен.
— Ты совсем про меня забыл, — продолжала она. — Да, знаю, ты занят. Меня постоянно о тебе спрашивают. А я только могу ответить: я его уже целую вечность не видела.
— Ничего не могу поделать. Это машина паблисити.
— Знаю, знаю, — сказала она. — Ничего не имею против. Я рада, что книга так хорошо пошла. Но все-таки это странно, знаешь. Видеть тебя в журналах и по телевизору. Это вроде и ты, и не ты. Не знаю, как это объяснить. То есть для меня ты по-прежнему мой сын. Когда я слышу, как ты даешь интервью, я не понимаю, о чем ты говоришь. Просто слушаю твой голос. Я читаю рецензии, и рада, что кто-то думает, что ты талантливый и особенный. Но для меня ты всегда был талантливым и особенным.
Отец зашел на кухню. — Дай-ка попробовать этого пирога, который ты испекла.
Мама отрезала ему кусочек пирога. — Хочешь? — спросила она меня.
Я кивнул.
— Говорят, наркоманы распространяют СПИД через шприцы, — сказал отец. — И знаешь, что еще? Теперь они говорят, что заключенные в тюрьмах находятся в группе риска из-за того, что вступают в гомосексуальные отношения. — Отец покачал головой. — Когда я был молодым, нам говорили, что в тюрьмах нет гомосексуализма. Говорили, что мужчины не хотят этим заниматься. А оказывается, они это делают постоянно. — Отец медленно жевал пирог. — Так что выясняется: никогда не верь тому, что тебе говорят.
Отец вернулся в гостиную.
Мама покачала головой: — Иногда я не понимаю и половины того, что он говорит. А знаешь, почему он попросил пирога?
— Почему?
— Это чтобы показать, что он не наелся за обедом.
— Да нет, с чего ты взяла? — я продолжал есть пирог.
— Ох, ты просто его не знаешь.
— Может, ты тоже его не знаешь. Это вроде тех интервью, которые я давал, когда вышла книга. Я готовился к встрече с журналистами, готовился рассказать о романе и своей работе, а первым делом меня спрашивали: "Правда ли, что вы неразборчивы в связях?". Культ сплетен, вот это что.
Неожиданно коронка на моем переднем зубе слетела. Что-то хрустнуло, меня пронзила раскаленная боль.
Я плюнул в ладонь.
Мама в ужасе смотрела на меня.
— Это коронка, — прошепелявил я сквозь дырку в зубе.
Мама чуть успокоилась.
— Я тебе не говорила. В прошлом году я лишилась половины зубов. Упала с лестницы. Я не хотела тебе говорить, чтобы не расстраивать.
— Прополощи рот, — продолжала она. — Мне сначала показалось, что там была булавка.
Я пошел в ванну. Когда я вернулся, мама ставила чай.
— Ну как?
— Лучше, — я осторожно прикоснулся ко рту.
— В любом случае, это ведь не так, правда?
— Что? — переспросил я.
— Что ты неразборчив в связях?
Полет фламинго
Мы называли его Папа Бритва. Мама придумала это прозвище, потому что он очень долго брился. По утрам, когда он спускался, яичница была уже холодная.
— Что ж вы так долго? — спрашивала мама. — Почему бы не отпустить бороду или еще что-нибудь придумать? Тогда успеете поесть горячее.
— О, дорогая моя, нет, — ворчал он. — Боже мой, ни за что. Совсем это ни к чему. Бороды — для стариков. Пятьдесят — еще не старость. По крайней мере, я себя старым не чувствую. Вы считаете, это старость, миссис Вашингтон?