— Так Петька зарабатывал неплохо.
— Неплохо зарабатывал. Еще бы не хватало, чтобы он не зарабатывал. Я б ему тогда…
Тоня достала из сумки упаковку зефира в шоколаде.
— Будешь?
— Нет, спасибо.
— А я буду. М-м-м… Зефирчик!.. Зарабатывать для мужика — это святое. М-м-м… Шоколадик!.
— Ты, Тонь, пардон, и каку и маку хочешь: и не работай — тебя ублажай, и зарабатывай — деньги приноси. Так не бывает.
— Бывает. У меня два года назад был такой. Серега. Я когда с Петькой-нытиком развелась, прямо в тот же день, после загса, с Серегой познакомилась. В кафе. У него две большие квартиры, трешки, в центре. От родителей достались. И третья, однушка, в Зюзино. Он в Зюзино живет, а эти две большие сдает — и никаких «Муму» писать не надо.
— Гм… Не у всех есть две трешки в центре. У меня, например, кроме однушки — ничего. Два корыта да три кредита…
— Не у всех две трешки в центре, правильно. Но и не у всех такой козлиный характер…
— То есть?
— Да козел он оказался типичный. Ну, пожила я с ним пару месяцев. Весело так. По ресторанам походили, в Хорватию съездили. Я ему говорю: и чего дальше? Он: в смысле? Я: оформим отношения-то, а? Или будем, как птички голозадые, порхать-кувыркаться? Тут он и начал свою песню: зачем нам этот дурацкий штамп в паспорте? Мы ж свободные люди!.. Нам ведь хорошо вместе, так будем же наслаждаться, пока живы наши чувства… И все такое. В общем: пошел свин городить овин. Ну, подискутировали… Я ему: хорошо, значит, будем, мон шер ами, цивилизованно матроситься в смысле моментальной французской любви? Он: типа того. Я: а штамп, значит, — рудимент средневековой дикости? Он: ну да. Я говорю: хорошо, цивилизованный ты мой… Только я на твое свинобл…во и скотоблудство не согласна. Прощай, месье ширинкин. А на прощанье я тебе свой штамп поставлю: на твоей козьей моське… Ну и дала ему в глаз.
— Как, прямо в глаз?
— А как же. Несколько раз, в оба. По очереди. Я девушка гордая. Я требую к себе уважительного отношения. Это что же за дела? Жизнь с такой красотой, как я, надо оформлять законно. А он тут решил, понимаешь, бегать… по Зюзино со своей… кукурузиной наперевес. Так я, помню, обозлилась на вас, мужиков. С горя даже в консерваторию пошла. Шнитке слушать. Чтоб уж совсем загоревать. Достигнуть, так сказать, дна печали. Там, кстати, со следующим познакомилась, с Антохой. Чайку подлить?
— Нет, спасибо. И что же «Антоха»?
— Антон Валентинович? Хороший человек, приятный. Менеджер. Бывший микробиолог. Культурный, обходительный. Такая, знаешь, помесь джентльмена с официантом. Пальто подает, ручку целует, цветы дарит. Не успеешь чего-нибудь захотеть — он несет уже на подносике. Сразу после консерватории, когда мы гуляли по Никитской, он мне говорит: я, говорит, между прочим, Антонина Петровна, за прочные семейные узы. Я тогда внимание не обратила, а уж потом… Господи, как он меня достал своими узами! Месяца три мы прожили, и все три месяца — одна песня: пора в загс. Я ему: куда ж пора? Только-только познакомились! И потом: посмотри на меня, я ведь вольная Жар-птица, а не курица-несушка. Он: узы-узы-узы-узы!.. Тьфу! Что ж ты будешь делать?
— Ну, тебе, Тонь, не угодишь! И «штамп поставь» и «в загс не пойду». Как у меня бабка говорила: ни хрен, ни мед, ни козий помет.
— Вот это точно про Антоху! Не мужик, а какая-то вафля мокрая. Кстати, вафельку не хочешь?
Она достала из сумки упаковку вафель:
— Лимонные. М-м-м!
— Нет, спасибо. Ну и?..
— М-м-м… мнямка какая… Ну и что? Бросила я его. Надоел он мне. Кофе несет в постель. Сапоги, как приду с работы, снимает. Ужин готовит. Посуду моет и плачет, как Ярославна: люблю, говорит, тебя, Антониночка, всей своею душой. Всей своей макро- и микробиологией тебя обожаю и боготворю, пойдем в загс. Ушла я, приехала к себе. А он под окном ночами стоит. Я на втором этаже живу. А он прямехонько под окном торчит, как тушкан. Я ему: уходи отсюда! Что ты меня, как Вечный Огонь, стережешь по стойке смирно? Иди, гуляй. А он: не уйду, хочу уз. Однажды я не выдержала, взяла ведро с помоями и…
— О господи! Фашистка… И что, ушел?
— Ушел.
— М-м-да.
— Зато другой пришел. Сёмка с автосервиса.
— Так-так-так.
— Веселый мужик. Щедрый такой, остроумный. Он меня знаешь как называл?
— Как?
— Клюква в сахаре. Кстати, не хочешь?
Она достала из сумки «клюкву в сахаре».
— Нет, спасибо. Значит, Сёмка.
— Гр-гр-гр, какая клюковка. Свеженькая! Точно, не хочешь?
— Точно.
— Значит, Сёмка. С ним было, знаешь, как-то легко. Все как-то само собой. Как он говорил: «в легкой манере». С полгода мы с ним жили, никаких проблем. И вот однажды я его спрашиваю: слушай, Сём, а мы будем с тобой это… ну, загситься? Или так, без клейма обойдемся. А он: да как хочешь, Тыха (он меня «Тыха» звал), мне по барабану. И улыбается. Во весь жевательный аппарат. Я говорю: как это, «по барабану»? Это вопрос принципиальный. Он: а чего здесь принципиального? Хочешь — хоть сейчас взбрачнемся. Не хочешь — будем, так сказать, жить внебрачно. Я: и тебе, выходит дело, все равно? — Абсолютно. — То есть тебе наплевать, жена я тебе или нет? — Ну… — Не «ну», а наплевать! Ах ты, вертихвост! Развел, понимаешь, демократию. Демагог. Семистволка беспринципная. Ну и тут я слегка вспылила. Что же это за отношение ко мне? А? Я девушка порядочная, люблю во всем ясность и определенность. Меня так пионерская организация, можно сказать, воспитала. Финтифлюшничать — значит финтифлюшничать. А в загс — значит в загс. И точка. Это ж не «вам сыр или колбасу?» Тут вопрос коренной! Выходить замуж или не не выходить — это, брат, выбор ого-го! Это тебе не в какой ноздре козявки копать! Я ему все это доходчиво объяснила. С помощью, помню, томика «Анны Карениной».