Близился вечер, было тепло, слышалось пение дроздов. В садах работали раздетые до рубах мужчины, они вскапывали лопатами черную землю, а женщины граблями делали грядки и засеивали их семенами. Дети жгли костры, дым стелился низко над землей, перетекал из садов на улицу, принося с собой запах горящей картофельной ботвы. Домов было все меньше, начинались поля и луга, на землю опускался мрак.
Дома я застал только Иоанну, тещи не было, она пошла к соседям. Иоанна на электроплитке варила для малыша овсянку. Она рассказала, что он сильно плакал, наверняка у него что-то болело, но кто знает, что именно? Ведь такой маленький не скажет, что с ним. Сейчас успокоился и спит. Она спросила, буду ли я фасолевый суп. Я ответил, что пообедал и только выпью чаю. Иоанна заслонила лампу газетой, чтоб свет не падал на малыша. В комнате было тепло. У печки на подлокотнике кресла сидела кошка. Перед тем как пойти наверх, я взглянул на ребенка. Он спал, сжав кулачки и вытянув ручки над головой. Личико у него было заплаканное, время от времени он глубоко вздыхал. Я сказал Иоанне:
— Вздыхает, бедный.
— Ему снится что-то плохое. Например, будто кошка съела его любимого зайца с оторванным ухом.
Я поднялся наверх, лег и полистал книги, которые принес из города. Начал читать одну из них, «Жизнь термитов» Метерлинка. Я слышал, как вернулась теща и заперла за собой дверь на ключ. Потом заплакал малыш — его, наверное, разбудили, чтобы накормить, — но вскоре успокоился. Я погасил верхний свет и продолжал читать при ночнике. Потом потушил и его, и лежал в темноте. Вошла Иоанна и спросила:
— Спишь?
— Нет, думаю.
— Для этого занятия свет не нужен, но прости, мне надо постирать чулки, — сказала Иоанна и включила большую лампу.
— Размышления вообще не требуют комфорта. Им можно предаваться везде, даже в самых скверных условиях. Это чертовски удобно.
В свете висячей лампы я увидел мебель, книги, разные мелкие вещицы и Иоанну, которая ходила по комнате. Я видел все это необыкновенно отчетливо, так, будто вернулся после долгого отсутствия.