— О боже мой, только возьмут ли нас? Вам куда?
— Мне до Ловича...
— Ах, а я только до Сохачева. До Сохачева, может быть, бы и взяли, — говорит незнакомка с легким неудовольствием, видно, боясь, что мой «далекий» Лович отобьет у Советской Армии желание взять кого-нибудь до Сохачева.
Сначала мы шли медленно, но, заслышав гул и пыхтенье приближающегося поезда, ускорили шаги: ведь паровозная водокачка всегда находится в некотором отдалении от станции. Она оказалась даже дальше, чем я ожидала; поезд уже оставил нас позади. Обеспокоенные, мы побежали, хоть нам было известно, что заправка водой потребует нескольких минут и поезд не сразу уйдет. Перепрыгиваем через какую-то проволоку, щебень, груды железного лома. Не знаю, каким чудом мы пробежали ночью эту ужасную дорогу, не изувечив себя.
Когда мы поровнялись с поездом, сердце у меня упало. Огромный состав имел, наверное, больше ста товарных вагонов, наглухо закрытых и темных. В двух-трех местах мелькало что-то похожее на броневики или пушечные дула, торчащие кверху. Поистине поезд-привидение, направляемый героической силой к своим высоким целям. Что рядом с ним значим здесь мы, с нашим, таким личным, путешествием. Пока мы вот так, в молчании, бродили и высматривали, двери одного из вагонов, кажется посредине состава, внезапно отворились, и в полосе света показалась небольшая группа военных — охрана поезда. Прежде чем я подошла к ним, незнакомка из Сохачева, опередив меня, уже атаковала стоящего в некотором отдалении от офицерской группы бойца. Это был молодой человек, очень курносый, с благодушным круглым лицом и задорными глазами; улыбаясь, он смотрел на жительницу Сохачева, и в то же время вид у него был беспомощный: он не понимал, что она говорила. Я пришла на помощь, прося и за нее и за себя — взять нас на поезд. Солдат или сержант — этого я так и не поняла — ответил, что пойдет к командиру. Если тот разрешит, то почему не взять, а если запретит, то не о чем говорить, ничего не выйдет. Он подошел к группе офицеров и с минуту о чем-то разговаривал. Потом вернулся, взглянул довольно уныло и объявил, а голос у него был приятный, как будто созданный для трогательных, нежных слов:
— Никак нельзя. Товарищ комендант не разрешает.
Должно быть, на наших лицах — мы все стояли в полосе света, падающей из вагона, — отразились очень печальные чувства, а у красноармейца наверняка было чуткое сердце, потому что он прибавил неуверенно и мягко:
— Попробуйте сами.
И, взяв под руку, он подвел меня к молодому высокому офицеру. Я повторила нашу просьбу, однако без уверенности, что она может быть выполнена. Поезд действительно был не для «гражданских». Я предполагала, что он везет боеприпасы. Офицер, несколько склонив свою высокую фигуру, слушал меня. На его красивом лице играла вежливая улыбка, в которой твердые, внимательные глаза не принимали участия. Так же твердо и решительно он отказал нам. Я потянула за собой спутницу моих злоключений, пытающуюся еще настаивать и, видно, уверенную в том, что пусть не поняли ее слова, но страдальческим тоном, ласковым голосом она чего-нибудь добьется. Не добилась. Мы отошли в темноту. Незнакомка плаксиво горевала. Я была далека от отчаяния. Правда, мне было необходимо поскорее вернуться к своему временному пристанищу под Ловичем, где я оставила близкого мне человека, еще не совсем окрепшего после тяжелой болезни. Но ведь военный состав, направляющийся на фронт, и чьи-то там личные дела — это настолько несоизмеримо, что вряд ли стоит принимать неудачу близко к сердцу. Ну что ж, переночуем в железнодорожной будке.
Однако, едва мы прошли несколько шагов, круглолицый боец догнал нас, крича:
— Эй, вернитесь! С теплушкой ничего не выйдет, туда нельзя. Но мы возьмем вас в конец состава. Комендант разрешил. Пошли.
Идем в конец состава. Я замечаю, что предпоследний вагон тоже освещен и «жилой». Его дверь отворена, из нее высовывается голова, и молодой высокий голос окликает:
— Это ты, Алексей? Куда ты?
— Отстань, — коротко отвечает наш провожатый.
Мы миновали платформу с зенитным орудием, которое теперь я сразу узнала. Все это не очень весело. Здесь же, за поднятой в небо жирафьей шеей пушки, находится только прицеп, открытый куцый вагончик с углем, водой и смазочным маслом. Должно быть, запасный тендер. Нелегко было на него взобраться, и нелегко было на нем ехать. Усиливающийся ночной ветер гулял здесь с яростной злобой, холод пронизывал до костей. Алексей влез вместе с нами. Может быть, ему было так приказано, может, его привлекало присутствие молодой женщины, а может, было и то и другое. Во всяком случае, он поместил мою случайную попутчицу в безветренный, самый удобный уголок. Еще прежде, чем мы двинулись, он начал ухаживать за ней, выспрашивая, почему она так спешит в какой-то там Сохачев, далеко ли это и не оставила ли она там своего милого. Скрытая в темноте, в ответ на его певучее ухаживание, она говорила что-то невпопад по-польски, однако неплохо вторя ласковому тону русских слов.