Воспоминания промелькнули у меня в голове быстрее, чем я успела их высказать, и, как бы вслух доканчивая свою мысль, я привела пани Турской это место из письма Зофьи Латоской.
— Уж так она беспокоилась, что не поспеет вовремя, — добавила я, — так спешила навстречу собственной смерти.
— Еще как спешила! — подхватила шепотом пани Турская. — Они никак не могли сесть на поезд, и пани Зося за бешеные деньги наняла грузовик. На этом грузовике в последнюю минуту, в последний вечер июля и приехали они в Варшаву. Помню их приезд, как сейчас, — прибавила она задумчиво, — ведь мы жили совсем рядом.
— Когда погиб Карусь?
— На другой же день, первого августа, при атаке на Мокотовский форт.
— А она? Пани Зося?
— Месяц спустя, на Казимировской. Она работала у повстанцев на кухне, и, когда выдавала солдатам обед, ей снарядом оторвало голову.
Невольно вспомнилась новая шляпка, которая так превосходно действовала пани Зосе на самочувствие.
Я оглянулась на машинисток. Они, казалось, и не замечали нашего присутствия. Нарядные, завитые, с накрашенными губами, они без устали, с неумолчным треском, словно из пулеметов, сыпали на бумагу очереди крохотных букв. Под это монотонное стрекотанье я рассказала пани Турской про свою последнюю встречу с Карусем. А может быть, я только мысленно воскресила все это в памяти, в молчании, которое бывает красноречивей всяких слов.
Было это летом 1943 года, как раз в то время, когда я искала безопасное пристанище в небезопасном доме пани Зоей. Однажды я сидела в шезлонге в садике и правила рукопись статьи для нелегальной газеты. Вдруг кто-то нетерпеливо, продолжительно позвонил в калитку. Это был Карусь. Рассеянно поздоровавшись со мной, он выпалил:
— Слышали? Муссолини черти взяли!
— Слышала, но не слишком ли ты смахиваешь на солдата? Не рановато ли?
На нем были высокие подкованные сапоги, брюки и гимнастерка защитного цвета, а за спиной — вещевой мешок. Так ходили тогда многие парни, донашивая одежду отцов, братьев. Но Карусь носил все это с какой-то вызывающей военной выправкой. Он пропустил мой вопрос мимо ушей, а может, просто не расслышал.
— Я голоден как волк, — сообщил он мне.
Усаживаясь снова в шезлонг, я слышала, как он с шумом шарил по квартире. Через минуту Карусь выбежал в сад уже в одной рубашке в голубую полоску, без мешка и гимнастерки.
— Никогда не найдешь у мамы ничего поесть, — обиженно сказал он. И, не медля, принялся обследовать продовольственные ресурсы сада. Захрустел перезрелым горохом, обшарил кусты малины и остановился под абрикосовым деревом.
— Ведь вот и желтые, и румяные, но до чего твердые, — сказал он мне оттуда.
Вскоре он вынырнул из-под ветвей, подбежал ко мне и, присев рядом с шезлонгом на корточки, протянул на ладони несколько темно-желтых в алую крапинку абрикосов.
— Попробуйте. Я самые спелые выбрал...
Вот так, на корточках, замерев на миг в непринужденной позе, словно отплясывая горский танец, запечатлелся Карусь как живой у меня в памяти. Он слегка покачивался на согнутых в коленях сильных, мускулистых ногах и, запрокинув голову с золотистым чубом, поглядывал на меня узкими зелеными глазами из-под длинных темных ресниц. Бессознательно кокетливая, невинная улыбка, в которой было столько очарования, засветилась в его глазах, сморщила загорелые щеки, приоткрыла нежные губы, чуть-чуть нарушив правильную овальную линию лица.
— А пани Зося знала о смерти Каруся?
— Кажется, нет. Так, во всяком случае, говорили женщины, которые вместе с ней работали на военной кухне. Они ее и похоронили. С самого первого августа пани Зося была на посту.
— А что с дочкой сталось? С Марысей?
— Ее взял к себе отец. Видите ли... майор Латоский не вернулся на родину. Они во Франции. А может, теперь в Англии. Точно не знаю.
Пани Турская замялась.
— От Марысиной тетки, — сказала она, помолчав, — я слышала, будто девочка чувствует себя там очень несчастной. Страшно тоскует по родине. Никак не может ужиться с отцом, который второй раз женился. Знаете, нам и тем, кто здесь не был, как-то трудно понять друг друга, — прибавила пани Турская удивленно и в то же время с облегчением, словно в этих вестях о Марысе находя объяснение, почему сама она после всех страданий и сомнений избрала себе такую жизнь.