«И тут настала смена сцен в моем виденье».
6
На этот раз настала смена не столько самого вида из моих окон, сколько моего отношения к тому, что там происходило. Просто я стала привыкать к этим крикам и движению, стала наблюдать и по-философски анализировать их природу. И вот сегодня, когда прошло несколько лет нового периода нашей истории, я подытоживаю существо перемен, которые имели место даже на этих нескольких десятках метров под моими окнами. Как я уже упоминала, вначале шум и крики на площадке не прекращались круглый год. Только в сорок восьмом и сорок девятом годах я заметила, что в летние месяцы площадка пустовала иногда целыми днями. Таким образом, стоило только посмотреть в окно, чтобы убедиться, что значительная часть детей выехала на дачи или в лагеря. В 1950 году, в первом году шестилетнего плана, я случайно прожила в Варшаве весь август. И весь август на площадке перед моими окнами царила полная тишина и пустота. Эта тишина не нуждалась в особых комментариях. Просто она означала, что в том году все дети и вся молодежь нашего района проводила каникулы на дачах, в домах отдыха или в лагерях. Эта пустота свидетельствовала о биении новой жизни, законы которой вывели молодежь из пыли новостроек и развалин на поля и луга, в горы, к морю.
Другое, что направляло ход моих мыслей, — были наблюдения над характером мешавших мне забав. Первые два года после войны детвора увлекалась чаще всего играми, прямо-таки кошмарными. Играли в войну, в облавы, даже в расстрел. Излюбленным предметом в руках маленьких мальчишек были деревянные «пепеша» и пулеметы. В таких играх принимали участие даже девочки, изображая протяжный вой сирены, взрыв бомб, бегство в подвалы и так далее. Глядя на это, я иногда с тревогой думала, что война в мире не исчезнет, пока вот так играют дети. Сегодня под моими окнами дети играют уже по-иному. Надолго ли? И прочно ли это? Это зависит от того, во что будут играть в дальнейшем взрослые. Увы, мне довелось услышать, как ребенок спрашивал у матери, можно ли купить в игрушечном магазине атомную бомбочку.
«И тут настала смена сцен в моем виденье». Началась стройка Маршалковского жилого района. Над холмами щебня, над скелетами высоких домов по улице 6-го Августа (которая одна здесь «вернулась к прошлому», снова приняв название Нововейской) в течение долгого времени передвигалась только стрелка огромного крана, нося песок или кирпич. Но однажды утром на площадке перед моим окном съехались два экскаватора, два мощных бульдозера, появились бригады юнаков из «Службы Польше» и поднялся такой грохот, по сравнению с которым все предыдущие шумы казались легким дыханием зефира и который, однако, я переношу много легче. Может быть, потому, что прежний шум как бы утверждал эти развалины, а рокот машин, который я теперь слышу, — это шум творческих усилий. Он волнует, как забивший живительный родник, хотя взбиваются здесь только облака пыли. Но вместе с радостью, что и наш изувеченный район включен в план восстановления, вместе с беспокойством о том, что из этого выйдет, весь наш дом обуял страх — а не снесут ли самый дом? Ходили слухи, что снесут, и скоро, потому что тут пройдет новая улица и потому что «уже ходили и меряли», и тому подобное. Разум же говорил: это невозможно! И после бесчисленных тревожных слухов, после изучения макетов, планов, чертежей мы пришли к обнадеживающему выводу, что дом наш, вышедший целым из стольких катастроф, не падет жертвой восстановления.
И вот, из комнаты, с которой сроднилась я сердцем и жизнью, смотрю я на столько раз менявшийся вид из окна и пытаюсь представить дома и архитектурные ансамбли, которые здесь возникнут. Может быть, они не заслонят от меня свет и небо? Может быть, на месте прежнего садика возникнет новый сад — сквер между жилыми корпусами для людей труда? Для людей, создающих новое величие Польши.