3
А в это время Логойский, проверив еще раз, какая дата стоит в полученной им от Виктории Стысёвой бумажке, в назначенный час явился в комиссариат милиции. Он подал бумажку в окошечко, подождал с минуту, а потом ему велели пройти в комнату номер такой-то. За одним столиком сидел молодой человек в мундире, за другим — девушка. Молодой человек, покончив с посетителем, отослал его к девушке, а сам обратился к Логойскому. Спросил имя, фамилию и довольно любезно сказал:
— Мы, гражданин, не можем разрешить вам прописку. Нет свидетельства о рождении.
— Пр-оу-стите? Я уже заявлял. Утеряно!
— Вы писали в Лодзь, в отдел актов гражданского состояния? Они решают такие вопросы.
— Писал. И ответ их сдал сюда. Лично сам. Я родился в бывшей Пермской губернии. Исторические, так сказать, потрясения уничтожили свидетельства моего появления на свет. Но все формальности в порядке. Свидетели. Удостоверено в суде. Отдел актов гражданского состояния в Лодзи выдал свидетельство. Я его сюда сдал, — повторил он.
— Нет у нас такой бумаги.
— А-га! — Логойский начал нервно копаться в старом ветхом бумажнике. — Минутку... Пожалуйста... Квитанция.
Молодой человек прочитал поданную ему бумажку и слегка покраснел.
— У нас были изменения в кадрах, мы должны заново проверить учет населения в районе.
Поколебавшись с минуту, он добавил:
— Ну, хорошо, хорошо. Проверим. Но... напишите еще раз.
Видя, что молодой человек начал рыться в бумагах, Логойский поклонился и хотел выйти, но услышал еще один вопрос:
— Вы, гражданин, давно живете в этом доме?
— С двадцатого июля 1944 года.
Молодой человек смерил Логойского взглядом с головы до ног, улыбнулся, обнажив веселые белые зубы, и неизвестно почему пригласил:
— Садитесь, пожалуйста. А до этого где вы жили?
— На Хлодной. — После минутного молчания Логойский начал быстро рассказывать: — Я жил в семье, которую арестовало гестапо. Арестовало всех. Когда я утром возвращался с работы... Я ночью работал... Знакомые предупредили, и я переселился. Знаете, я всю оккупацию был ночным сторожем в одной фирме меховых изделий. И после служил. Фирму эту два года назад национализировали. Жаловаться не приходится. Предлагали мне такую же работу, но на других условиях и в другом месте. На стройке. И вообще, видно, я им не понравился. Возраст, знаете, склероз, да еще эти бумаги. Я понимаю. Начал я искать что-нибудь другое. Ночной сторож — это не моя специальность. Это ни для кого не специальность. Вы не согласны? Конечно, бывают обстоятельства...
Молодой человек перестал улыбаться. Его взгляд сделался сонным, веселые белые зубы спрятались, а губы сжались, как бы сдерживая зевоту.
— Хорошо, — буркнул он. — Напишите еще раз, чтобы выслали копию.
Логойский вскочил, выкрикнул: «Извините!» — и вышел.
На улице он вынул из кармана мелочь, пересчитал ее и поехал на трамвае на Прагу. Там у него был знакомый, который занимался починкой пишущих машинок. Может быть, ему попадется клиент, который пожелает купить бывшую в употреблении, но вполне исправную пишущую машинку.
Старушка из большого дома, вдова профессора, как раз хотела продать такую машинку, которая принадлежала ее недавно умершему мужу. Такого рода посредничество тоже не было специальностью Логойского. Но что же делать? Может быть, что-нибудь перепадет в результате этой сделки. Сто злотых — и то были бы для него хорошие деньги. А если и ничего не дадут, не жаль оказать старушке эту услугу. Потом, с Праги, Логойский собирался поехать на Грохов. Там у него был знакомый огородник, и участки там были хорошие. Далеко, но он взял бы и такой далекий участок. Если разрешат пользоваться беседкой и она окажется подходящей, можно будет и ночевать на участке.
Из этой поездки он вернулся в два часа дня. С машинкой дело, пожалуй, выйдет, но зато насчет участка ничего утешительного. Была суббота, раньше кончились служебные часы, толпы людей возвращались с работы. Логойскому не хотелось лезть в битком набитый трамвай, он долго шел пешком, не торопясь и раздумывая. Он был неприятно удивлен тем, что так много наговорил о себе этому, в милиции, которому вовсе было неинтересно все это слушать. Всему причиной его улыбка, обнажившая веселые белые зубы. Эта улыбка кого-то напомнила Логойскому. Она напомнила об одной очень красивой женщине, недолго с ним встречавшейся, но до сих пор самой дорогой и единственной. Забавная история: где это видано, чтобы улыбка милиционера напомнила о любимой женщине. Это и склонило его к откровенности, которая пропала вместе с этой предательской улыбкой. И хорошо: кому какое дело до подробностей его биографии? Но кому-то было дело. Когда он последний раз заполнял анкету? Ага, на бирже труда. Впрочем, там было мало вопросов. Он обратился к воспоминаниям о прошлом, с каким-то болезненным пристрастием дополняя немногословную анкету. И вместе с ним такими же усталыми шагами — по мосту, летящему над строгой Вислой, над красочным Мариенштатом, по виадуку над еще зеленым склоном Скарпы — проходила история его жизни.