У Леокадии Богусской нос изогнут, как ястребиный клюв, губы еще пухлые, хотя окружены складками увядших щек; видно, что она когда-то была красива какой-то необычной суровой красотой. Леокадия — дочь богатых хозяев, но в семье у них было много детей, и поэтому на ее долю пришлось немного. За Лукаша она вышла по любви, родители не хотели отдавать за него. Богусские были голь перекатная — два морга земли на шесть душ! А Лукаш меж тем оказался не хозяин, а прямо клад. С малых лет он был каменщиком и на заработанные деньги не только поставил на жениной земле дом, но и прикупил немного земли, развел фруктовый сад. Он и до сих пор работает каменщиком, но теперь больше по городам, потому что по деревням люди строятся мало: говорят, не стоит. Лодзя и Лукаш считаются сейчас зажиточными хозяевами. Недавно старая бездетная тетка Добжинская. присмотревшись, как они хозяйничают, за пожизненное пропитание переписала на Лодзю свое хозяйство, а они тут же отдали это хозяйство старшему женатому сыну Яцеку, у которого уже есть дети. Как бы времена ни менялись, Леокадия не принимает это близко к сердцу. Она не требует от людей милостей и не попрекает за обиды, и чужой судьбе не завидует, и своею не бахвалится, просто живет себе в свое удовольствие. А про Вроцлав она тоже слушает, отчего же не послушать, как живется людям в других местах!
Анеля Павоняк, по своему обыкновению, сложила руки на груди, склонила набок еще темноволосую голову и неторопливо, негромко рассказывает про свою вроцлавскую жизнь. Малгожата слушает с бьющимся сердцем. Она так беспокоилась, повезет ли там Павонякам, не станут ли они жалеть, что оставили свое хозяйство в деревне. Но как могло им не повезти? Здесь Стах Павоняк только зря пропадал. Он отличный плотник и токарь, да и человек оборотистый; хотя собственной земли у них до реформы не было, но на клочке, арендованном у Лукаша, он поставил себе домик, аккуратненький, как игрушечка, и под мастерскую и под жилье. Не удивительно, что там, в городе, его оценили. С помощью Михала, вроцлавского старожила, он устроился на знаменитый вагоностроительный завод, а теперь кончил какие-то курсы, и перед ним открывается еще лучшее будущее.
— Так вам хорошо живется в этом Вроцлаве? — хочет удостовериться Малгожата.
— Ну, еще бы не хорошо! Тамошнюю жизнь, милая, и сравнить нельзя со здешней. Город! Да еще какой город! — отвечает за сестру Михал.
— Говорят, будто очень разрушен, — вмешивается Леокадия, обваливая в муке котлеты.
— Это верно. Ну, а все-таки город еще большой и красивый. — Несколько минут Михал и Анеля наперебой хвалят Вроцлав.
Михал Богусский — мужчина среднего роста, молодцеватый, с открытым, приятным лицом, серыми ясными глазами и коротко подстриженной светлой шевелюрой, в которой уже серебрится седина; он очень удачливый, да и неглупый человек. Малгожата его любит больше всех остальных своих братьев, а с его женой Геленкой они с молодых лет жили как сестры.
— Все хорошо, одно только худо, — жалуется она, — больно далеко живете. И когда же я мою Гелечку увижу, когда? Расскажи мне о ней, Михал. Что это с ней, чего она болеет? По-прежнему такая же хорошенькая, как была?
— Сердце у нее больное. Не знаю, хорошенькая, нет ли, знаю только, что люблю ее. На руках бы носил! Хотя сам я еще кавалер хоть куда, — вдруг рассмеялся Михал и даже весело притопнул ногой. — А вот на тебе, Малгоська, годы сказываются, — завертел он сестру. — Как щепка скоро станешь!
— А я своих лет не чувствую. Не чувствую, да и только! — сияет Малгожата, довольная, что Михал по-прежнему любит пошутить. — Шестнадцать лет мне, если кто спросит, не больше! Никак не больше!
— А по мне, Малгося все такая же, какая была, когда мы поженились, — обижается Щепан. — Лицо у нее такое же, глаза такие же и ростом такая же, все как было, так и есть.
Влетает Ядвися и кричит пронзительным голоском:
— Отец, отец! Пора ехать за бабушкой!
— Матушка приезжает на свадьбу, — объясняет Щепан. — Что там о наших годах толковать! Вот ей восемьдесят шесть стукнуло, а собралась в такую дорогу, из-под Миньска-Мазовецкого, за Варшавой.