Подошла к ним удивленная, спрашивая, кто ее звал и что случилось. И вдруг, узнав родителей, отступила. Вскинула голову, и при падавшем из окна свете видно было по ее лицу, какие чувства в ней бушевали. Она не могла стоять прямо, пошатывалась — была под хмельком. И каждое ее движение дышало глуповатой самоуверенностью, свойственной пьяным. Когда она засмеялась, в смехе ее была неприличная развязность и безоглядное тщеславие удовлетворенной страсти.
— Смотрите, какова! Сейчас же ступай домой! — крикнул отец.
— Люция, что это ты? Напилась? Матери не узнаешь?!
— Чего спрашиваешь? Видишь, она едва на ногах держится!
И отец выступил вперед, заслонив собой мать.
— Домой! — крикнул он снова. — Сейчас же ступай домой!
— Ну, уж нет! Этого не ждите! — ответила Люция, запинаясь и посмеиваясь.
Она нагнулась и пыталась непослушной рукой набрать снегу. Набрала и бросила снежком в лошадь.
— Уезжайте себе! Уезжайте! Я — сама по себе, а вы — сами по себе!
— И ни в чем нет нам утешения на этом свете! Куда ни повернись, все одно горе, да горе! — заплакала мать, глядя в мутный сумрак.
Люция почти в беспамятстве прислонилась к саням.
— Мама! — вскрикнула она, присмотревшись ближе.
— Едешь с нами или не едешь? — спрашивал отец, задыхаясь от слез и ярости.
— Одни поезжайте! — пробормотала Люция мрачно.
Сани рванулись и быстро отъехали, скрипя полозьями.
Люция упала. Поднявшись, бросала им вслед снежки, пока сани не свернули к старой деревне.
Потом она стала барабанить в дверь, прося, чтобы ей открыли, так как она не могла найти ручку.
Дверь распахнулась, музыка и топот пляски вырвались на миг наружу и снова утихли за дверью.
Длинный серый дом, набитый людьми, качался полупьяный в тиши морозной ночи, а золотые струи света, как ленты, ложились из окон на бледный снег.
К весне танцевать стали реже, а после пасхи люди уже только по воскресеньям гуляли у Хойнацкого.
Но когда холодные вешние воды стали хлестать мертвую траву и энергично омывать корни деревьев, растущих над оврагом, любовные восторги Стаха и Люции стали еще неистовее, желания — еще ненасытнее.
Приходилось покоряться этим желаниям так же стремительно и неустанно, как стремительно и неустанно преображалась земля под натиском весны.
Не было местечка во всем имении, куда бы они ни заходили в поисках убежища для своих любовных утех.
Они вызывали во всех возмущение, как вызывает его всегда зрелище безудержных страстей. Роман этой пары сравнивали с другим пожаром, пронесшимся недавно через Русочино, — с любовью Маринки Кузняковой и Слупецкого. Но там была любовь святая, правая, любовь юноши и девушки. А здесь? Ведь это видели дети обоих любовников!
Дочка Люции, Зося, теперь целыми днями бегала с другими детьми, преимущественно с мальчишками.
До сумерек дети сидели среди зелени над рвом, где журчала быстрая вода.
Ножиком долбили гладкую зеленую кору крепкого прута и приговаривали:
Мокрое белое дерево выскользало наконец из коры, и из тоненькой зеленой самодельной свирели с горьковатым запахом плыли мягкие звуки, немного жалкие и слабые, но такие свежие, молодые.
А Люция в это время слонялась меж кустов, в саду, над прудом, и, тряся ветви, с которых сыпались липкие чешуйки почек, сзывала на ночь кур таким же простым напевом, в котором звучала робкая мольба, заботливые уговоры.
Люция была печальна, потому что она забеременела и не знала, как будет с ребенком.
Ребенок родился как раз под крещение. Это был мальчик, и назвали его Каспером.
А через месяц после его рождения, в начале февраля, пришло письмо от солдата — Владислава. Письмо долго странствовало, пока в конце концов кто-то не принес его из Покутиц. Люция пошла с этим письмом в дом к господам.
— Кто там? — спросила пани из другой комнаты.
— Это я.
Увидев Люцию, пани вспомнила о свиньях.
— А что новый боров? Ест хорошо?
— Не очень.
— Вы ему корма достаточно подсыпаете?
— Подсыпаю.
— Месива?
— А как же!
— Каждый день надо ему подсыпать. Каждый день!
Люция положила письмо на краешек блестящего полированного столика.
— Сделайте милость, вельможная пани... Потому что сама не умею, — сказала она тихо.
— Ага! Ладно, ладно. Отчего же вы сразу не сказали? Письмо? Из Японии? Это от мужа?