— Так в потемках и сидите?
Никто не ответил. Люция нащупала голову Зоси, тяжело свесившуюся на край колыбели.
— Это ты так, во сне, его качаешь? А холодная ты, доченька, как лед! Зачем огня не зажгла?
Зося шептала невнятно какие-то гневные и жалобные слова и, сонная, бессильно роняла голову то на руки, то на грудь матери.
— Отец приедет! Отец к нам приедет! Не спи! — просила мать. Зося проснулась.
— Где тата? — спросила она, встряхиваясь.
— Уже недалеко. Ну, помоги маме. Давай сюда лампочку, давай!
Люция разыскала спички. Вспыхнул синий огонек, едва освещая отдельные предметы, и всколыхнул волны мрака в избе.
— Осторожнее ставь стекло! — предостерегла Зосю мать. И Зося бережно надевала стекло.
Запахло керосином, язычок пламени поднялся по стеклу вверх, и приятное тепло коснулось посиневшей ручонки.
— Принеси маме хворосту, дочка! Разведем огонь.
Погасла одна спичка, другая. Наконец пламя лизнуло ветки, но тотчас задымило белым дымом и скрылось.
— Не хочет гореть! — сказала Люция, а Зося, как эхо, повторила ее слова, прыгая на одной ножке и держась за пятку другой.
— Не прыгай, наткнешься на люльку и ребенка мне разбудишь! Посмотри-ка лучше, нет ли щепок в духовке.
Щепки нашлись. Загорелись весело целой охапкой розовым и желтым пламенем. Люция сунула их в хворост, и скоро раздался треск, белые искры взлетели высоко, и в печке загудели вертлявые языки огня.
Заплясали по стене его розовые отблески, те уютные отблески, что всякое место на земле могут сделать домом.
Люция чистила картофель, плача украдкой, помимо воли. Картофелины быстро поворачивались в ее руках, а слезы текли и текли, и на сердце было тяжело.
— Зося, на, возьми, очисти еще несколько, а я сделаю подливку.
Она смешала муку с пахтаньем, разболтала ее деревянной ложкой. Скоро ужин поспел. Было горячо и пахло вкусно. Зося в восторге склонилась над миской.
— Как вкусно, мама, как вкусно! — Потом, чтобы дать выход радости и оживлению, стала рассказывать, как «когда мамы не было, петух хотел сюда забраться». И не могла досказать — так ее разбирал смех. Но никто не вторил ее смеху.
Люция спросила вдруг:
— Никто не приходил? Не заходил Куча?
— Нет, — ответила девочка и продолжала рассказывать о петухе.
— Как ты крестишься? Левой рукой? — поразилась Люция, раздевая ее на ночь.
— Мама, я пойду к вам спать. В кровать.
— Нет, ложись на сундуке. Ведь у тебя есть сундук, — сказала Люция нерешительно. Кровь прихлынула к ее лицу, и в припадке раздражения она резким движением толкнула ребенка на сундук.
Потом заперла дверь на задвижку и вышла. Ночь была лунная, вся из стекла и золота.
Мороз прильнул к щекам Люции.
Среди ночи свет месяца проник в комнату, где спали дети. Оконце заискрилось бриллиантами. Зося проснулась, вся окоченев от холода, потому что старое тряпье, которым она была укрыта, сползло с сундука. Проснулась и испугалась. Мыши осторожно возились за кроватью матери и в кухне, а маленький Касперик метался в колыбели, чихал и захлебывался кашлем.
— Мама! — пролепетала Зося сдавленным шепотом, каким говорят только ночью. — Мама!.. — повторила она снова, сердце у нее колотилось от страха. Но ей отвечала лишь жуткая тишина постели, на которую никто еще не ложился.
Когда девочка, уже с плачем, в третий раз позвала: «Мама!» — петух за дверями отозвался крикливо: «Ко-ко-ко!»
Ребенок в колыбели хныкал все громче.
— Тише, маленький, тише, — просила Зося брата, а петух в курятнике рядом снова прокричал, на этот раз уже поласковее, свое: «Ко-ко-ко!»
— Тише, маленький, тише, — опять попросила Зося, но напрасно: Касперик уже ревел, а петух кричал еще громче, и утки тоже начали покрякивать.
— Надо бы покормить ребенка, а мамы все нет и нет, — сказала Зося вслух голосом, осипшим от слез.
Однако надо было встать — и Зося встала. Со страхом хваталась за разные предметы по дороге, а они были такие холодные, что казались даже мокрыми.
Волосы у нее поднялись дыбом, колени стукались о край колыбели. Зловещая бледность ночи окружала ее, стояла за плечами, грозила со всех сторон. Быстрее, чем это можно сделать в спокойном состоянии, Зося отыскала завернутый в тряпочку сахар. Достала бутылочку с разбавленной водкой и хотела капнуть на сахар, но, разумеется, пролила себе на пальцы, которые озябли еще больше. Заботливо нащупала личико Каспера и сунула ему тряпочку в рот. Касперик сразу утих и с безграничным доверием сосал, выражая свою радость какими-то замысловатыми движениями под пестрым одеялом.