Однако, когда место кучера оказалось свободным, всеми овладело беспокойство. Все же это заманчиво — не надрываться над работой, ходить разряженным. Да и в кучерах больше на свете увидишь!
Кроме того, было известно, что только эконом, кучер и, пожалуй, еще приказчик могли иной раз добиться чего-нибудь в жизни. Патерка — тот тратил на водку все, что попадало в руки. Но ведь другой на его месте не стал бы так поступать. И, вслух открещиваясь от должности кучера, все втайне взвешивали свои шансы.
Больше других мог рассчитывать на эту должность Людвик Униславский. Во-первых, он заменял теперь Патерку, а во-вторых, в усадьбе очень любили Униславских. Люди они, что и говорить, красивые, даже этот горбатый Дионизий.
И вдруг — ни Униславский, ни кто-либо другой! Совсем неожиданный выбор!..
Каждый день ожидали, что пан объявит, кому быть кучером.
— Сегодня-то уж, наверное, скажет, — говорили между собой приказчики, направляясь в дом за распоряжениями.
В окно, на котором лежали кучки зерна, смотрел угасающий день. В углах комнаты уже залегли густые тени, скрывая мебель. Только посредине, в небольшом круге, где сосредоточились последние лучи дневного света, комната еще имела свой обычный вид.
Понемногу темнота поглощала и приказчиков. Сначала видны были все, потом исчезли Куча и Посилек, и из тени выглядывал один лишь конторщик.
Сухо поскрипывала жесткая кожа полушубков. Порою стучала о пол чья-то палка. Шаркали сапогами, переступая с ноги на ногу. По временам кто-нибудь кашлял, шумно, как лошадь.
Старый пан сидел молча и обдумывал план полевых работ. Поля за полями проходили в его воображении. Он не мог обдумывать этот план в одиночестве. Ему необходимо было слышать, что за его спиной, в углу у шкапа стоят, покашливая, приказчики.
Наконец он спросил:
— Дождя нет?
Все выдвинулись немного вперед.
— Небо-то обложило, — ответили хором.
— Трое поедут боронить.
— Трое за день не осилят.
— А четверо?
— Четверо — пожалуй.
— Много там еще осталось?
— Да будет с полторы полоски.
— Униславский пусть завтра возит свеклу. Надо со свеклой покончить и браться за молотьбу.
— Униславского на свеклу? — спросили все разом, вытянув шеи.
— Да.
— Так только трое будут боронить?
— Трое. Кто был вчера в конторе при взвешивании свеклы?
— Я, — ответил конторщик.
— Так ты завтра оставайся здесь, а колесник пускай едет в контору. Выехать в четыре... И пришлите мне сюда в полдень Петрека Патерку.
Молчание.
Из глубины дома кто-то приближается. Вносят лампу, и голоса начинают звучать внятнее.
— Он с лошадьми обращаться умеет?
Неопределенное мычание приказчиков походило на осторожное подтверждение.
— И вообще как он?.. Непьющий?
Приказчики бурчали на этот раз уже с большей уверенностью и вполголоса совещались между собой.
— Непьющий, это верно, — вынесли наконец приговор.
— На свадьбе у Викты Грабовской видели, как он опрокидывал в себя рюмки, — начал один через минуту. — Но на свадьбе как на свадьбе, известно... хоть и пил...
— Так ведь то на свадьбе! — заключили все хором, с оттенком торжества.
Перешли к более важным вопросам.
Когда приказчики наконец пожелали пану доброй ночи, старый пан промолвил:
— Постойте... — и закашлялся. Кашлял долго и сквозь кашель наконец выговорил:
— Так пришлите ко мне Петрека Патерку, а Униславский пускай возит свеклу.
Так все в тот же день узнали, что кучером назначается Петрек Патерка.
Этого решительно никто не ожидал. Петреку было восемнадцать лет, а на вид можно было дать еще меньше. Когда отец запивал, он иногда заменял его в конюшне. Люди думали, что пан отдаст парня в выучку конюху. Но сразу в кучера?..
— Слыхали вы что-нибудь подобное?
Однако были и такие, которые притворялись, будто это их не удивляет.
— Что бы он делал без Патерки? — говорили они о старом пане. — Ведь всегда, бывало, только и знает: Патерка, Патерка, Патерка. Ну, так вот: один Патерка умер, другой народился.
И, признав справедливость этих слов, мужики успокоились.
Петрек был довольно пригожий паренек, худенький, с круглым, как у ребенка, лицом. Глаза у него были ярко-голубые, красивые, но всегда как будто сонные. Когда он усмехался, глядя в пространство и сжав губы, это придавало его чертам выражение насмешливое и загадочное. На козлах он сидел, как мальчик, правил лошадьми осторожно, сосредоточенно, с выражением страха на юном лице.