Неизвестно, было ли так на самом деле, но у всех создалось впечатление, будто он в своей новой должности видел как бы унижение, как бы обиду.
Он, вероятно, думал о кучерах то же, что и все, но не устоял перед искушением, да и, кроме того, не посмел отказаться. А быть может, Петрек был из тех людей, которые всем всегда недовольны? Почему? Не потому ли, что им ни с каким делом не справиться? У Петрека, например, дело не шло на лад. Кучер он был не ахти какой. Впрочем, он, быть может, и на другой работе был бы не лучше.
Во всяком случае, недовольство Петрека хотя и чувствовалось всеми, но ни в чем не проявлялось. Не было оснований для пересудов. Все, что полагалось, он покорно выполнял. В конюшне проводил довольно много времени, и никаких дурных склонностей за ним не замечали.
Конюшня была невелика и опрятна. Не так занавожена, как та, где хозяйничали конюхи. Под лошадьми настлана чистая солома, а пол всего помещения, длинного и узкого, выложен каменными плитами. Здесь, как во всякой конюшне, тишина была полна движения.
Лошадей было пять. В глубине, где всегда царила полутьма, стоял крупный бельгийский жеребец, служивший только как производитель. К нему собирались докупить такую же кобылу, чтобы запрягать их вместе во время бездорожья. Жеребец вел себя тихо, только по временам шумел цепью и гневно стучал копытом.
Подле него, отделенные перекладинами, были привязаны «каштаны» — упряжные лошади. Они нервно стегали себя короткими хвостами по крупам красивого медно-красного цвета. Ласково терлись друг о друга лбами. Фыркая, уписывали овес и выплевывали мякину. По временам они становились на дыбы и, рискуя переломать себе ноги, старались перескочить барьер, ржали отрывисто, сердито. Неподалеку от них сосредоточенно хрупала овес чалая, немолодая уже верховая лошадь; умная и гордая «Каштанка» грызла ей украдкой ухо. Дальше были пустые ясли, а около двери зевал и кашлял вороной мерин, верховой старого пана.
Жеребенок в загородке бежал навстречу к каждому входившему и вдруг останавливался, смущенный, но игривый.
По вечерам или после возвращения из города Петрек водил лошадей на водопой. Подковы стучали по мостовой, как прерывистая пальба.
Управившись с работой, Петрек усаживался на сундук с овсом и смотрел.
Раз он сидел так, и ему было грустно.
Снега все не было и не было. Морозная пыль засыпала глаза. Мир за открытой дверью конюшни был весь серый, как будто из обледеневшего пепла. Деревья и строения словно ежились от холода. Над амбарами темнела туча, а под нею — багровая, зловещая полоса заката. На высоких тополях, среди тонких голых сучьев кричали галки, облепив их, как черные листья.
Копыта переступавших с места на место лошадей стучали о каменные плиты, и под эти звуки Петр задремал. Приснилось ему, что его заставили гонять всех упряжных лошадей по барскому дому так, чтобы они в одно окно вскакивали, а из другого выскакивали. Он делал это неохотно, со стыдом, с растущей в сердце ненавистью, на глазах у господ и сбежавшихся мужиков.
Тут он проснулся и вскочил, потому что его окликнули.
Пролет двери заслонила огромная фигура пана.
— Спишь? Это почему тебе вдруг спать захотелось? — спросил он подозрительно.
Петрек отер рукой лицо и удивился: оно было мокро. Видно, он плакал во сне.
— Завтра поедем, — сказал пан. — Заложишь карету.
И так было всегда: «Едем!..» «Подсыпь овса!» «Вымой экипаж!» Поспишь и снова: «Подавай!», «Едем!» «Ожидай!» «Заверни туда-то!» И снова «Ожидай!»... Было все это не так худо, но уж слишком много ожидания. Слишком много мест на свете, где приходится только ожидать и дремать.
На этот раз, как и всегда, остановились в гостинице «Виктория». Петрек получил деньги на харчи и пошел купить себе чего-нибудь.
Выпал наконец давно ожидаемый первый снег, но какой-то мокрый, и тут же таял, стуча по трубам и растекаясь каплями по мостовой. Резкий холод пронизывал до костей. Снег белыми лишаями лежал на крышах, на желтых и серых домах, в нишах красного костела.
В ранних сумерках городок был какой-то серый. В монастыре бернардинцев звонили к вечерне. В лавках зажигались огни, и освещенные окна желтели во мраке. На площади у костела грохотала одинокая крестьянская телега.
Петрек уселся в маленькой корчме Гжегожевского и принялся за свой скромный завтрак — хлеб с колбасой. Кроме него, в корчме не было ни души. За окном слышались шаги прохожих.