— Эх, и утешительница же эта водка!
— Пей, пей... почувствуешь по-настоящему, что живешь!
— Ой, Иисусе! Ой, как жжет! — стонали девушки, которых заставляли пить, и плакали от смеха.
Петрек тоже заставлял пить Зузю, говоря, что эта водка поднимает человека до самого неба. Зузя, сияющая и пьяная, в трепете и радостном безумии поцеловала у него руку.
— Я о тебе же забочусь, о тебе, девушка, — лепетал Петрек, а сердце его колотилось от счастья.
Потом они очутились с Зузей где-то в холодной тьме, неизвестно где, но парню было там светло, а девушке — тепло.
В конце концов они — втроем или вчетвером — очутились на улице. Одни парни. Девушки исчезли. Неизвестно было, кто их проводил домой.
Шли неуверенно, немного отрезвев на воздухе. Близился рассвет. Ветер утих, и небо было ясно. Ночью, видно, шел дождь, но давно перестал. Снег растаял, было грязно.
Когда проходили мимо господского дома, показалось им, что стены его выдвинулись за сад, поднялись, упираясь в последние звезды. С серебряным облаком, как парусом, наверху, дом походил на белый корабль в пустыне безбрежного моря.
Около барского сада Петрек свалился.
— Вставай, негодный, вставай! — толкали его приятели.
— Что ж ты у самого дома развалился?
— Думаешь, тебя дальше пан понесет?
— Очнись, на работу идти надо! Пан за тебя будет работать, что ли? — дергали они его. А один из парней схватился за дерево и топтался вокруг.
— Пан? А про пана есть такая песня... — И он запел:
Петрек поднялся и тотчас свалился опять. Тут он пришел в себя. Вспомнил все. Вспомнил: мать из-за того, что он пьет и от него никакой помощи, вынуждена ходить на барщину.
— Надо обо всем подумать, — сказал он, выбираясь из лужи, и поспешил домой.
Пока он шел, рассеялись последние чары прошедшей ночи. Хуже того: все теперь представлялось постыдным грехом, одевалось в мрачные, траурные краски. То, что вне дома полно очарования, на пороге дома преображается в грех. Так уже оно повелось на свете — и все хотят, чтобы так было: чтобы человек робел и смирялся у своего убогого порога.
Петрек почувствовал, что от него несет, как из бочки. Надо, чтобы мать не заметила... Наконец он вошел в избу. Мать уже разводила огонь, была вся розовая от бьющего в лицо жара... Уверенный, что он направляется к ней, Петрек побрел, куда его несли ноги,— к лавке под окном. Бессильно повалился на нее и сразу уснул.
Приказчик приходил за ним в десятом часу, так как господам надо было ехать в костел в Попелец. Но разбудить Петрека не удалось. Повез господ Униславский. Под вечер пан пришел в конюшню и застал Петрека уже на обычном месте. Подошел и ударил его по лицу. Петрек покачнулся, но молчал. Молчание обоих было страшно. Оба переживали муку.
Тотчас после ухода пана Петрек напился тут же, в конюшне, где у него спрятана была бутылка.
Пан же вернулся в дом не прямиком через двор, а лугом, через тот овраг, что под самым Чайковым, дорогой, что ведет в Покленково, — мимо мельницы, потом через сад — и через кухню прошел к себе.
— Что это там, у Хойнацкого, за пьянство было? — спросил он вечером у приказчиков.
— Да как всегда, масленицу провожали, — отвечали те с лукавой снисходительностью.
Пани к Петреку относилась неплохо, даже любила его, но все же на этот раз предостерегла мужа:
— Нельзя его брать в город, он там окончательно сопьется.
— Он вовсе не так уж много пьет. Просто у него голова слабая. Очень слабая голова,— говорил пан, вздыхая.
— А тогда, во вторник у Хойнацкого... — напомнила пани.
— Так то ж была масленица! Масленицу провожали! — с радостным облегчением возразил ее супруг.
— Но ведь он каждый раз, как едет в город, напивается.
— Не каждый, — недовольно спорил пан. Он приказывал запрягать и снова ехал в город.
В городе он иногда забывал о делах и как ошпаренный выбегал из Земельного Кредитного Товарищества или покидал кишевшую людьми биржу на Чинкелевке (так называли часть рынка, где была лавка Чинкеля) — и бежал в гостиницу «Виктория». Его комиссионеры — разные Розенбаумы да Бораксы — постепенно отставали, и он уже шел один кривыми переулками, задыхаясь и сопя: спешил, чтобы увидеть собственными глазами, как будет возвращаться в гостиницу Петрек.
Во дворе гостиницы у колодца визжал насос, медленно бродил у ворот старый швейцар, высматривая, не едет ли кто. Из глубины двора доносился стук копыт о камни, из окна кухни — грохот посуды, звон вилок и ножей. Старый пан стоял и ждал.