Так оно и было бы. Его посвятили в ксендзы, он служил викарием, а потом ему дали и приход, правда, в глухой деревне, но не такой уж плохой.
Но еще до того, как он получил приход, родители его один за другим умерли.
Тяжело стало на сердце у Филиппа Яруги. Пока родители жили при нем, их желания, их надежды как-то оправдывали то, что он сделался ксендзом, не чувствуя к этому призвания. Радуясь их счастью, Филипп забывал, что только из-за легкого хлеба избрал профессию, в которой забота о хлебе должна быть на последнем месте. Когда родителей не стало, исчезло все то, что служило ему поддержкой в его новом положении. Только теперь Филиппу стало ясно, что о хлебе и приходе он думал больше ради стариков, а ему самому надо было начинать с чего-то другого. И наступила минута, когда, объятый ужасом и страхом, он понял, что попал в безнадежное положение, из которого нет выхода. Он не раз говорил себе, что лучше разорвать эти оковы и вырваться на волю, чем жить в постоянной лжи, проявлять рвение, которого нет, но в глубине души знал, что оков этих ему никогда не разорвать. Ведь он принял помазание во имя божье с полным сознанием, что до конца будет идти по тому пути, на который вступил по доброй воле, сильный духом и телом. Порвать с этим казалось ему таким грехом, который каждый человек считает самым страшным, — это казалось ему изменой. Приходило в голову и другое, что, может быть, решив стать ксендзом, он нарушил уже какое-нибудь божье повеление, предназначавшее его в жизни для чего-то другого. Одним словом, куда бы он ни направлял свои истерзанные, полные отчаяния мысли, получалось все то же — к одной измене прибавилась бы еще одна, и это было бы уже просто издевательством над богом. А с богом у него было так. Всякий раз, когда Филипп Яруга решал закрыть на все глаза и остаться раз навсегда ксендзом, как ему предопределила судьба, его обуревали религиозные сомнения, он переставал верить в бога, и профессия ксендза казалась ему сплошным надувательством и лицемерием. А как только он начинал подумывать о том, чтобы снять сутану и стать мирянином, тотчас же возвращалась уверенность, что бог есть, что он будет преследовать его и покарает за этот проступок.
И Филипп не находил уже никакой возможности свернуть с избранного пути, и если раньше он видел только то хорошее, что сулила ему духовная карьера, то теперь перед глазами было только то, чего она его лишала.
И когда он ехал с небольшой станции по деревенской дороге в свой приход, то, окончательно упав духом, думал, не лучше ли остановиться, вылезть, пойти в поле и там покончить с собой. Но, конечно, он этого не сделал, а подъезжая, уже с любопытством оглядывал местность, где ему предстояло начать свой священный, но печальный путь.
В приход ксендза Филиппа входили четыре деревни: Малоцин, Паментов, Сербинов и Гавлицы. По дороге возница, тыча кнутом, показывал ему их с гордостью и самодовольством, как обычно хвалится человек перед приезжим своим домом и его окрестностями. Костел находился в Малоцине. Когда они подъехали ближе, ксендз Филипп увидел потемневший деревянный костельчик, стоявший в сугробе желтых и буро-красных листьев, осыпавшихся с высоких каштанов. Из другого такого же сугроба торчал тоже потемневший от старости небольшой домик, обвитый уже почти голыми ветвями ясеня и клена. Все это произвело на ксендза Филиппа приятное впечатление, это был его дом, который ждал его, — дом, куда он приехал не просто осенью, но осенью жизни на долгую тихую зиму.
Итак, вздыхая, вступил он во владение этим домом вместе со своей старой теткой, которую вскоре вызвал к себе.
Оказавшись как-никак пастырем многолюдного прихода и увидев обращенные на него взоры прихожан, Филипп испытал то, что испытывает каждый, когда берется за какую-нибудь работу. Ему захотелось исполнять свои обязанности как можно лучше и добросовестней. Руководило им какое-то смутное чувство, которое каждого человека заставляет делать хорошо то, что он делает. Если даже сразу и нет желания или веры в то, что делаешь, то уж из самого соприкосновения с этим делом возникает постепенно желание, вера, а потом радость и, главное, надежда, что авось это принесет какую-нибудь пользу, приведет к добру. Колокольчики, которыми позванивали мальчики в красных пелеринках, белый покров на алтаре, сияние солнца на склянках, сила собственного голоса, звучавшего сильнее, чище и громче, чем трубы в органе, — все это изо дня в день наполняло ксендза Филиппа радостью, которая какое-то время поддерживала его и помогала жить. Способствовало этому еще и то, что поощряет всякого в работе, — лестные отзывы прихожан.