Прежний ксендз, умерший незадолго до приезда Филиппа, был в последнее время уже такой старый и больной, что не мог ничего делать, и, как рассказывали, костельный служитель, по имени Антоний, фактически отправлял за него службу и даже венчал. Все видели, как на свадьбах старый ксендз стоял все время, опершись на палку, и стонал, а Антоний клал епитрахиль на руки новобрачным. Одно только старый священник делал с прежней ретивостью — сдирал с людей за церковные услуги. Правда, занималась этим главным образом его экономка, которая хотела сколотить себе таким образом к старости капиталец. Незадолго до смерти ксендза дошло даже до того, что она, собственной персоной, договаривалась о плате за венчание, крестины и похороны, грабя людей без стыда и совести. Кто был виновником этого — экономка или ксендз, — значения не имело, и люди роптали. Когда прибыл молодой ксендз, когда с ним поселилась его кроткая, скромная, ни во что не вмешивавшаяся тетка, когда прихожане стали платить за все, как в былые времена, кто сколько мог, — все оказались довольны. Костельный служитель Антоний хотя и потерял то значение, которое имел при старом ксендзе, но, надеясь вновь приобрести его, ежедневно передавал Филиппу все лестные слова, которыми ксендза награждали прихожане.
Филипп сам знал немало фактов, подтверждавших, что он в своем приходе пользуется большим влиянием, и часто по вечерам, лишенный других земных радостей, любил вспоминать об этом, любил упиваться этим.
Так, однажды зимой после полудня пришел в костел бедный крестьянин из Паментова и попросил через Антония, как о милости, разрешить ему исповедаться.
Филипп вначале колебался, ему не хотелось идти. За окном шел снег, дул ветер, да и время для исповеди было неурочное.
Но он, разумеется, пошел и после не жалел об этом: случай был серьезный и дал ему возможность еще раз убедиться, как велико его значение в приходе.
Тень крестьянина уже маячила в темном, едва освещаемом фонарем Антония костеле, удваивалась, утраивалась, вырастала до огромных размеров на стене. Вошедшего Филиппа крестьянин так сильно обхватил за ноги, что чуть не приподнял его, хотя ксендз был огромного роста. Потом он попросил оказать ему снисхождение и простить его за смелость, а затем в исповедальне, которая шаталась, стучала и скрипела, вызывая эхо в пустом костеле, рассказал в чем дело.
У крестьянина была жена, он жил с ней плохо, так плохо, что в конце концов бросил ее, встретив девушку, с которой узнал, что на свете есть такое счастье, какое ему даже и во сне не снилось. Они не были повенчаны, но жили примерно. Были у них дети. Однако жизнь — это жизнь, а грех остается грехом. Они давно уже хотели как-нибудь очиститься от своего тяжелого прегрешения, искали способа, как бы расторгнуть тот брак, так как слыхали, что такие случаи бывают, например, в городе. А когда тем временем в приход прибыли отцы-миссионеры, они оба отправились на исповедь и просили помочь им в этом деле в консисториях у светлейших епископов. Но преподобные отцы-миссионеры возмутились, отпущения не дали, наложили тяжелое покаяние, велели связь с Пеласей разорвать и вернуться к законной жене. Грозили даже, что таким неслыханным прегрешением можно навлечь кару на всю деревню. Но они с Пеласей медлили, расстаться для них было все равно что растерзать на клочки свое сердце.
— И с тех пор, — признался бедняга из Паментова, — нет у нас жизни, да и от людей мы много терпим. Пока решения не было, — продолжал он, — то еще кое-как, а когда есть решение слуг божьих, люди проходу не дают, чтобы мы с этим покончили. Раз так, решил я, пойду к ксендзу, и что он скажет, то уж будет для нас свято. И если он повелит нам то же, что и преподобные отцы, то мы так и сделаем. А теперь прошу отпустить мне грех, что мы сразу не послушались и не поступили так, как нам велели.
Все это паментовский грешник прохрипел ослабевшим голосом прямо в ухо ксендзу, согревая его щеку дыханием так, что она стала влажной.
Ксендз Филипп закрыл лицо руками. Нельзя сказать, чтобы он не испытывал некоторого душевного разлада. Не часто деревенские прихожане приходили к нему с такими сложными вопросами. Ему жаль было этого упорного грешника, стонавшего сейчас от горя. Но он тут же овладел собой, вспомнил о непримиримости законов божьих к делам такого рода, а также своих братьев во Христе, приезжавших ксендзов, с которыми обязан был действовать заодно, — и он подтвердил их решение.