Филипп наклонился и тронул спящую тетку за плечо.
— Тетка, тетка, кто это приехал?
Тетка очнулась и посмотрела на него мутным отсутствующим взглядом, словно с того света; так смотрят внезапно разбуженные старики. Потом, приподнявшись, сказала:
— Верося приехала.
— Какая Верося?
— Верося — не помнишь? Та, что воспитывалась у вас в доме, когда ты учился в семинарии. Приехала — и вся в слезах. Иди поговори с ней, чтобы она так не плакала.
Ксендз Филипп пошел к себе, борясь с одолевавшей его тяжестью в голове и ногах и нестерпимой болью в груди.
Он остановился на пороге, держась на всякий случай за дверь.
На низеньком стульчике в углу между диваном и печкой сидела невысокая девушка в потрепанной синей шляпке и скромном, слишком легком для зимы пальтишке. Она уже не плакала, а ритмично покачивалась, словно страдала от боли и старалась ее таким образом успокоить.
Ксендзу Филиппу мало приходилось встречаться с Веросей, которую родители взяли к себе после того, как он уехал из дому. Когда он приезжал на праздники, он ее почти не видел, потому что утро проводил в костеле, а днем она уходила учиться шить. Но он все же узнал ее, хотя она стала совсем взрослой. Ему и прежде случалось видеть, как она сидела вот так же, скорчившись и покачиваясь, как бы погрузившись в горестные размышления. Увидев Веросю, он вспомнил, что мать, умирая, велела ему не забывать ее. Он и не забыл ее: ликвидировав после смерти родителей пришедшую уже в упадок мастерскую, Филипп отдал Веросе ее долю — на эти деньги она собиралась вместе с кем-то открыть шляпный магазин. Как еще мог помнить он, человек, связанный обетом, о девушке, живущей в миру и в сущности совершенно ему чужой? Но теперь, увидев ее, он подумал, что плохо помнил о ней.
— Добрый вечер, — сказал он своим густым, чуть охрипшим голосом.
Она только приподняла голову, словно у нее не хватало сил встать. Она не показалась ему ни красивой, ни милой, а только уж очень несчастной и как бы молящей о спасении.
— В чем дело? Добрый вечер, Верося, — повторил он нетерпеливо, не решаясь подойти, чтобы не потерять равновесие.
Девушка поглядела на него и вдруг, словно разочаровавшись в том, кого ждала, принялась снова плакать. Тут Филипп сразу протрезвел. Он оторвался от стены, подошел к ней и положил руку на плечо. Он почувствовал, как это плечо, вздрагивавшее от плача, вдруг застыло. Девушка перестала рыдать и даже, казалось, дышать. Ксендз Филипп снял руку, отер лицо, отошел, огляделся, придвинул стул и уселся в некотором отдалении от Вероси. И она тут же снова расплакалась. Но ксендз Филипп уже настолько овладел собой, что мог возобновить свои вопросы.
— Где вы до сих пор пропадали, Верося? Почему вы не написали, что вам так плохо?
Но отвечать на его вопросы она не хотела. Долго сидели они так. Он — ожидая, пока испарится спиртной дух, а она — плача.
Наконец Филипп поднялся, стал медленно ходить из угла в угол, а потом остановился возле Вероси. Но на этот раз руки на ее плечо он уже не положил.
— Не плачь, дитя... Дитя, — произнес он как можно тише, но его низкий голос прозвучал, как далекий мягкий перекат грома.
Ощупью, потому что слезы застилали глаза, Верося поймала его руки и принялась неистово их целовать. Он вырвался и отскочил, словно до сих пор ничьи уста не касались его рук. Но тут же опять подошел к ней, обнял ее голову и прижал вместе со шляпой к груди.
— Шляпа, — прошептала Верося, стаскивая ее с головы.
Копна светлых волос взвилась надо лбом, и что-то вроде улыбки, полной мольбы, засветилось в ее влажных глазах.
— Простите, — прошептала она. — Я потом все расскажу.
И Верося попросила, чтобы он разрешил ей остаться здесь, у тетки, потому что ей некуда деваться. Боясь, как бы она снова не принялась плакать, Филипп больше ни о чем не расспрашивал и на все согласился.
Первое время Верося помогала тетке, которая уже едва передвигала ноги и очень обрадовалась такой помощнице. Но тетка вскоре умерла, и Филипп предложил Веросе как своей названой сестре остаться у него хозяйничать. Она покраснела и ответила не сразу.
— Если вы хотите, то я согласна. Пока кто-нибудь не найдется.
Никто, конечно, не нашелся, к тому же все, что до сих пор мучило и волновало Филиппа, как рукой сняло. Он теперь думал только об одном — как выглядит Верося, какая она красивая. И даже не так о ее красоте, как обо всем ее облике. Он старался припомнить, как она смотрит, как морщит лоб, он с закрытыми глазами отчетливо представлял себе то ее проворные выразительные руки, энергичную порывистую походку, то как она вдруг смущенно останавливалась, наклонив голову к плечу, словно стыдясь этой своей порывистости. С нежностью и грустью старался он восстановить в памяти все, что она говорила и делала, будто это было что-то необыкновенное, неповторимое, навеки утерянное, о чем он неуемно и жадно тосковал.