— Никого, — объявила она. — А я была уверена, что кто-то постучал.
Через минуту, когда Наталия наклонилась над своими заметками, панна Винчевская опять сорвалась с места.
— Одну минутку. Мне нужно посмотреть, не пришел ли случайно на лекцию наш профессор. Я, правда, сообщала, что лекция отменяется, но, кто знает, вдруг он пришел. Сюда все так любят приходить. Иногда и не бывает ничего, а они приходят и сидят.
Когда панна Винчевская исчезла, Наталия оглянулась, выпрямилась, вздохнула и провела рукой по лицу.
Освещение в комнате изменилось. Потеплело, стало светлее. Наталия бессознательно посмотрела в окно. На улице прояснилось. Как раз в эту минуту солнечным светом залило акации, словно кто-то окунул их в золотое оливковое масло. Ветер постепенно утихал, и деревья неподвижно замирали. Но временами налетал новый, уже слабеющий порыв, и деревья снова вздрагивали и покачивались.
Панна Винчевская вернулась с известием, что какой-то Михал плохо подмел пол в лекционном зале.
— Солдаты, конечно, все могут делать, — говорила она, сокрушаясь, — но хорошенько подмести пол мокрой щеткой никто из них не сумеет.
Снаружи хлопнула дверь. Вскоре кто-то вошел в зрительный зал. Шаги на мгновение утихли, потом заскрипел пол сцены. Стукнула откинутая крышка пианино, и вслед за тем раздались умелые пассажи этюдов.
— Вы слышите, — воскликнула панна Винчевская. — Это Цезарь пришел упражняться.
— Он из оркестра, — прибавила она доверительным шепотом. — Он ходит в консерваторию. Ах, если бы он сыграл нам что-нибудь хорошее.
Она приоткрыла дверь, ведущую на сцену.
— Цезарь! — крикнула она повелительно. — Сыграйте что-нибудь хорошее!
Но Цезарь неумолимо продолжал свои упражнения.
— Я тоже была в консерватории, — мечтательно произнесла панна Винчевская.
— Прошу вас, отвечайте только на мои вопросы, — неожиданно взорвалась Наталия.
— Господи боже мой, — ужаснулась Регина Винчевская. — Со мной так не разговаривали еще ни разу в жизни. Вы обращаетесь со мной как с девчонкой. Я знаю, что выгляжу молодо, но мне ведь около сорока лет.
— А ведете вы себя так, будто вам четыре года.
Панна Винчевская неожиданно расплакалась.
— Я просто не понимаю. Вы меня унижаете.
— Вы сами себя унижаете, — с трудом сдерживаясь и стыдясь себя, проговорила Наталия. — Одна только ошибка, — а их у вас полно — дисквалифицирует вас, а вы еще изворачиваетесь и не хотите признаться.
На испуганном лице панны Винчевской промелькнул луч надежды.
— Сознаться? — воскликнула она живо. — Ну, в этом меня нельзя упрекнуть. Чтобы я не признала своих ошибок? Вот только некоторые не хотят как следует разобраться. Если бы вы захотели разобраться, вы убедились бы, что ошибки, конечно, есть, но не такие уж...
— В чем я еще должна разобраться? — неосторожно спросила Наталия.
Библиотекарша оживленно встряхнула головой и поспешила объяснить:
— Извините, но мне кажется, вы не с того начали. Я бы сначала выписала на отдельном листе...
Но Наталия уже не слышала, что выписала бы панна Винчевская на отдельном листе. Она молниеносно сообразила, что выпустила на свободу страшное и непобедимое чудовище — правоту глупого человека, которая, обладая непревзойденным умением пригоршнями бросать в глаза песок, выбивает из рук всякое оружие. Наталия почувствовала, что если она позволит сейчас панне Винчевской высказаться, то уже никогда и ни о чем не сможет с ней договориться. Она подавила колебания и, не веря себе, сурово оборвала:
— Я вас не спрашиваю. Пожалуйста, замолчите.
Теперь до самого вечера, до восьми часов, они работали молча. Раздавались только короткие вопросы Наталии и сухие, подчеркнуто вежливые ответы панны Винчевской.
Быстрее не работалось в этой полной обиды тишине, но Наталия считала, что так все же лучше, и жалела, что не добилась этого сразу. «Оказывается, — думала она, — на нее достаточно хорошенько прикрикнуть».
Но после этого окрика осталось неприятное ощущение, словно открылось что-то отвратительное, тщательно скрываемое до сих пор. У Наталии было такое чувство, словно вся ее доброта, все ее доброжелательное отношение к людям оказались фальшью, раз она могла так кричать. Она оправдывалась перед собой, что нельзя же угождать всем. Каждый человек хорош для одних и плох для других. Все дело в том, в каких вопросах он бывает тем или иным. Несмотря на эти рассуждения, неприятный осадок остался, и она не могла удержаться, чтобы не взглянуть украдкой на панну Винчевскую, хотя и не понимала, зачем это делает.
Между тем Винчевская не выдержала долгого молчания и снова тихонько заговорила: