— Успокойтесь, — сказала она, встревожившись. — Я сейчас пойду, а вы поспите немного. Я зайду попозже.
И она направилась к двери. Октавия вытерла слезы. Плакать можно только тогда, когда кто-нибудь крепко обнимет и прижмет тебя к сердцу. Но Октавии в этом не везло. Дети и Зыгмунт, увидев, что она плачет, тоже начинали куда-то торопиться. А чтобы плакать, оставшись в одиночестве, — на это у нее не хватало времени.
Так было и сейчас. Когда Кринская вскоре вернулась, она застала Октавию стоящей посередине комнаты и застегивающей перчатки.
— У меня все прошло, — сказала Октавия с улыбкой. — У меня, к счастью, все уже прошло.
— Как это? Куда вы? — возмутилась Кринская.
— Ах, дорогая, разве я могу разрешить себе полежать. Вы думаете, что мне дали поспать? Как только вы ушли, ко мне явились по делу, которое требует, чтобы я немедленно мчалась в порт. Сегодня вечером я уезжаю, и до отъезда надо все сделать.
Вопрос шел о том, чтобы перевести одну из многочисленных краткосрочных ссуд в долгосрочную. Для этого нужна была справка от управления порта, что квартиры в ее доме не подлежат реквизиции.
Не таким быстрым, как всегда, но не менее решительным шагом направилась Октавия в город.
Чтобы сократить дорогу, она пошла наперерез через холмы. В лесу, над откосом, где собирали гравий, слышался живительный, чудодейственный свист дрозда, в котором, казалось, звучала буква «р».
На порыжевшей траве лысых холмов пробились наконец запоздалые хилые полоски зелени.
— Тепло, — подумала Октавия, — весна, май.
Погруженная в свои мысли, она подошла к самому краю обрывистого берега. Стена этого склона была настолько крутой, что ее нельзя было увидеть. Купол возвышенности висел, казалось, в воздухе над шумящей, еле различимой пропастью, ничем не поддерживаемый. Кусок глины, оторвавшись, свалился вниз, и сквозь открывшуюся выемку был виден расстилавшийся внизу пляж. Ветер снова изменил направление, и море выплескивало на откос небыструю, но сильную зеленую волну. В этом зрелище было что-то от хаоса первых дней творения. Октавия отпрянула и стала быстро спускаться по каменным ступенькам в противоположную сторону, к городу. И только очутившись среди движения, сутолоки и людей, она почувствовала облегчение.
Она проходила мимо высоких каменных домов, чередовавшихся с низкими, похожими на собачьи конуры рабочими бараками, мимо роскошных ресторанов, у которых стояли блестящие лимузины, и деревянных кабачков, где за низкими занавешенными окошками девицы и моряки угощались, чем могли.
В управлении порта ее вежливо попросили подождать. Она уселась в просторном светлом холле, окна которого выходили в порт.
Залив, недавно еще такой дикий и широкий, стал теперь совсем маленьким, чуть ли не совершенно исчез среди неподвижных молов и вдающегося далеко в глубь моря песчаного побережья.
Погода была туманная. Теплый алый отсвет, покрывавший небо и землю утром, пока грело солнце, превратился в свинцово-серый. Островерхие мачты, колышущиеся канаты и пузатые трубы были как бы обвиты полосами бурого дыма. Из нутра одной из котловин доносилось хрипение землечерпалки, звучавшее издали, как мелодичный гул толпы. Огромное плечо подъемного крана покачивало в воздухе вагон угля. На горизонте чуть маячило проходившее судно. Неподалеку от берега стоял на волне небольшой катер, поднимаясь и опускаясь, словно покоясь на вздымающейся от волнения груди.
Дверь в противоположном конце холла, ведущая во внутренний коридор, была открыта, и Октавия видела людей, пришедших по своим делам, и служащих, слышала обрывки разговоров, шелест бумаг — шумное оживление, свидетельствующее о том, что дело улажено.
Слившись с этой неторопливой суетой, где личное счастье или несчастье не имели, казалось, ни значения, ни ценности, Октавия нашла вдруг ответ на то, что заставило ее тогда расплакаться при Кринской.
«А разве какая-нибудь из них, — пронеслось у нее в голове, — из этих обожествляемых мужьями или еще кем-нибудь, разве какая-нибудь из них, когда доживет до моих лет, будет обладать чем-нибудь большим, чем я? Время всех уравнивает».
«Жизнь везде, во всем, — продолжали мелькать беспорядочные мысли, — везде есть люди. Нужно иметь только какое-нибудь занятие, чтобы быть всегда с ними».
А ей ведь приходится общаться с людьми. Она, правда, связана с ними не влечением сердца, а делами, но это тоже один из путей, и на этой бесплодной, кочковатой почве расцветает еще достаточно чувств, которые помогают жить.
Она посмотрела в окно и чуть не задрожала от радости. Большие тяжелые капли барабанили, словно горох, по стеклам, а потом начинали понемногу стекать.