Александр Иванович неприятно засмеялся.
— Он-то лучше всех знает систему, сам в милиции работал и сразу начал на других валить. Скользкий как мокрое мыло. Как всех дерьмом поливать в Интернете, призывать к военному мятежу или сепаратизму так сильно борзый, а на деле жидко обделался. Ну да, я не люблю таких. Могу я иметь маленькие слабости? Поговорил со следователем, чтобы он правильно отнеся к столь замечательной личности. Вы с ним вместе пойдете организаторами. Щупальца контрреволюции протянулись из-за границы.
— А как это вообще возможно?
— Это ты про то, что он не в России жил? Великая проблема. Гражданство у него наше и украинские товарищи по первой просьбе выслали. Взяли под белы руки и с размаху кинули в черный воронок. А в аэропорту уже дожидались пару товарищей из ГПУ. Там, на месте с ним возиться никому не хочется. Набегут всякие европейцы, закричат про нарушение свободы слова. Зачем хохлам эта морока? Мы вполне в подобных вещах сотрудничаем. Это по телевизору президенты щеки надувают, и друг в друга плюют. Ссориться с Россией всерьез из-за мелкого пакостника не стоит. Особенно Украине. Так что он был как раз первый. Ну не понравилось кому-то наверху, что он про наше правительство свой поганый рот открывать посмел. А вот это тебе на закуску, — выкладывая на стол еще несколько скрепленных скрепками листков, пояснил следователь. — Чтоб не думал, что в ГПУ зря свой хлеб едят.
Павел остановившимся взглядом уставился на первые строчки, где фиксировались имя и фамилия.
— Да, — ласково сказал Александр Иванович, — твоей девушкой тоже занялись. Лично я. Да ты не бойся. Она не в тюрьме. Прочитал бы, сразу понял. Вызвал я ее даже не повесткой, а просто в деканат и разъяснил ситуацию. Понятливая девочка оказалась. Все в подробностях изложила про тебя в очень правильном ключе, с употреблением соответствующих оборотов и моментально согласилась в будущем освещать настроения студентов в университете. Она со многими знакома, общительна и что немаловажно красивая. Всегда найдутся желающие поразить своими достоинствами и замыслами. А Оля правильно воспитана в патриотичном духе, ты ведь тоже к этому руку приложил, так что уговаривать особо не потребовалось. Прямо горела пылом помочь разоблачить врагов народа. Мы потом скрепили соглашение более тесным общением. Энтузиазма в ней было много, но опыта пока маловато, зато очень забавно повизгивает в самый интересный момент. Кинуться не хочешь с криком? — поинтересовался он, подмигивая, — хотя куда тебе. Интель паршивый никогда настоящим делом не занимался. Я и не таких обламывал, — он положил на стол резиновую дубинку и опять подмигнул, — представляешь, я ее… а она…
— Давай бумаги, — промычал Павел, — все подпишу, только заткнись!
— И правильно. Уже просчитал, что запираться все равно смысла не имеет, только здоровье терять. Полностью изобличен показаниями сообщников. Я же говорю умный, а с такими и работать приятно. Проведем еще очные ставки, все зафиксируем как положено и пойдут бумаги в суд. Чего тянуть зря? Ага. Здесь. И в конце каждой страницы "с моих слов записано верно". Число не забудь. Сегодня двадцать первое.
А ты как хотел? — спросил Александр Иванович, тщательно выравнивая листки и пряча их в ящик стола. Придет новая правильная власть, и вручат тебе именной маузер, спрашивая подобострастно, кто тебе не нравится? У тебя списочек имеется, у Юриста был и Апартеид постарался. Что любопытно не всегда пересекаются. Так что обычный вариант: после прихода к власти начали бы грызть друг друга очень скоро. В твоем возрасте и с историческим образованием можно было бы иметь несколько больше ума.
— А вам не приходит в мудрую голову, что и на вас очередь уже имеется?
— Милый, — снисходительно сказал Александр Иванович, — нашел, чем пугать. Я рабочая лошадка любой власти и ей необходим. Стреляли и стрелять будут, запятнавшую себя преступлениями верхушку и слишком старательных костоломов вроде Мусы. А работать все равно кто-то должен. Ну-ка историк, назови, какой процент доблестных чекистов в расход в 30-е вывели. Будешь петь про 20 тысяч репрессированных чекистов? Не спортивно. В эту цифру входила масса работников входивших в наркомат, но не имеющих отношения к нашим делам. Пожарники, милиция, даже управление мер и весов. НКВД в те времена был очень разветвленной организацией. Да еще и не всех сажали, просто увольняли. Так что кругом бегом под 3 тысячи репрессированных, за минусом проходящих по уголовке по всей стране, что вовсе не означает высшей меры и некоторых потом еще восстановили на хорошо известной им работе. Совсем немногих расстреляли, только с большими звездами или нехорошо засветившихся.