Савельич прошел еще два квартала до следующего магазина. Нарочито раскованно поставил свою тару на прилавок.
– Бумагу-то вынь, – хрипло отозвалась продавщица, совмещавшая в себе и приемщицу тары.
– Не вынимается, – взмолился Савельич.
– А на кой мне тогда бутылка? Песок что ли после тебя стряхивать?
– Возьми, ехидна, пожалуйста... Хоть за полцены.
Савельич привлек знания обоих русских языков, но и это не помогло.
– Тара на то и тара, что должна быть пустой. Как твоя голова.
Голос продавщицы звучал четко и уверенно, отдаваясь эхом в бутылке.
Долго еще колесил он по округе. Надежда на удачу едва поспевала за ним. За это время могли найтись и непочатая альтернатива его стеклянной подруги, а также друзья-собутыльники и даже стакан.
Наконец Савельич вспомнил про тетю Зину – милую и отзывчивую приемщицу стеклотары из дальнего гастронома. Тетя Зина принимала решительно все, чуть ли ни бой и крышки от бутылок. К ней выстраивались очереди, и каждый уходил от нее с пустыми руками.
В голове Савельича просветлело, как будто из нее вынули все лишнее. На сей раз осечки быть не должно. Дорога предстояла длинная, и он пустился в нее без оглядки на былые неудачи, тряся перед собой перевернутой вверх дном бутылкой. На него начали подозрительно оглядываться. Он перестал трясти.
До гастронома доковылял уже опустошенный и пристроился в хвост расхлябанной очереди, состоящей по большей части из таких же неухоженных и неприкаянных, как он.
– За кем я тут буду? – спросил Савельич, стыдливо пряча бутылку за пазуху.
– Ну, за мной, – пробасил мужик в рваной телогрейке, похожий на строителя. – А тебе чего?
Вдогонку вышло горькое облако матерщины. Савельич зашатался.
– Дык, того же, что и тебе. – Ему пришлось выудить бутылку.
– Из-под конфет, что ли? – гаркнул «строитель» специально погромче.
– Смотри-ка, шоколад в одно горло, а фантик в другое засунул, – охотно подхватили в очереди.
– Живот тебе не скрутило?.. Свернулся сам, как бумажка.
– Не-е-е, это евоная баба сожрала… от нее память.
Савельича тут же окрестили фантиком, тем более и вид у него к тому времени стал соответствующий – мятый и заброшенный, с растерянной остекленевшей улыбкой на небритом лице. Очередь радостно галдела на ломаном русском.
«Была бы там хоть пачка от папирос», – думал Савельич. – «А еще лучше хабарик. Или целая папироса. Нет, две. На худой конец джинн какой-нибудь, а не эта курва. У-у!»
Он щелкнул по стеклянной оболочке. Крупская криво улыбнулась, подмигнув одним глазом. Никакого ответа на эту бабью наглость у него не нашлось. Зато нашелся милиционер, твердым властным шагом направлявшийся к очереди.
– Мент, мент, – загудело по рядам.
– Чем занимаемся?
Относился ли вопрос милиционера к настоящему моменту или вообще, никто не понял, но на всякий случай все начали тыкать пальцами в Савельича и ныть, словно капризные дети.
– Заберите вон этого, с фантиком.
Участковый сразу выделил из группы местных выпивох пришлого, каким-то ветром занесенного в его владения.
– Нарушаем?
Стальной козырек навис над самым лбом Савельича, подернутым свежей испариной.
– Ни, ни, – залепетал он.
– Фокусы показываем? – участковый заглянул в бутылку.
На это Савельич лишь выпустил изо рта душную струю вчерашней заморенной селедки.
– Документов, конечно, нет? – разговор влился в привычное русло. – Одни фантики?
– У меня это… Комната есть, там все документы, – вспомнил Савельич.
Действительно, кроме пресловутой тары у него имелась пустая комната в комуналке, из которой он каждое утро выходил на бутылочный промысел. С готовностью он назвал адрес.
– Проверим, – злобно оскалился участковый.
Он вывел Савельича из очереди, не дав ему оставить у стены злосчастную бутылку.
– С собой бери, иначе за мусор оштрафую!
Пришлось наклоняться до помутнения в глазах и нести свой «крест» до поворота улицы под язвительные реплики неприветливых людей.
– В кондитерском попробуй сдать.
– Нет, ему в обменник надо. Это же доллáры внутри, с чьей-то рожей.
Савельич еле брел, разморенный смеющимся в спину солнцем. Последнюю попытку сдать бутылку он совершил возле метро. Прильнул к разинутой пасти одного из ларьков и промямлил в темноту:
–У меня там это… документы. Фу ты, стерва! Не документы – фантик один. С фантиком принимаете?.. Эй, есть кто-нибудь? Девушка! Или не девушка?
Ларек притворился пустым. А может, у Савельича сел голос, и он так ничего и не сказал. Он так устал, что уже расхотел и пить, и есть, и вообще жить. Треклятая бумажка вытряхнула из него всю душу, но бутылка не давала покоя, словно и сама хотела избавиться от содержимого, а Савельич был единственной ее надеждой на освобождение.