Для него слишком тяжела оказалась эта задача. Он оставил бутылку на ступенях метро, а сам примостился в каменной нише стены, наблюдая издали, в какие руки попадет его подопечная. Оставить ее на произвол судьбы он уже не мог.
Так просидел он целый час. Задремал. Очнулся – тара была на месте. Разные люди проходили мимо, некоторые нацелено тянулись к бесхозной емкости, но одергивали руку, едва заметив, что внутри что-то есть.
– Неужто только я такой? Позарился на фантик, – с горечью вздохнул Савельич и, подскочив к бутылке, с размаху хватил ее об острый край ступени. Но, видно, не сильно размахнулся или по какой другой причине, только она не разбилась, а запрыгала по лестнице, перекатываясь и звеня, будто мелочь в пиджаке.
Савельич подобрал ее, обтер и засунул в свой рваный карман. Ему показалось, что он сам похож на эту бутылку, осушенную до дна с болтающейся скомканной душой внутри. И ничем эту душу не поддеть и никак не разгладить. А пристраивать свою судьбу чужим людям – это уж и вовсе пустое дело.
– Ну что, горемычная. Пойдем, выпущу тебя на свободу, – сказал Савельич и направился к набережной.
Речку он не любил, она была серой и холодной, даже в такую жару. Но идти и впрямь было некуда. У спуска он чуть замешкался, раздумывая, правильно ли делает. Потом сплюнул и бодро зашагал вниз.
По реке пробежало волнение, видимо, от недавнего катера. В горле и голове у Савельича бурлило. Он нагнулся, держась за край гранитной набережной, чтобы не упасть от головокружения, и поставил бутылку на воду – осторожно, чтобы не перевернулась.
– Небось, соскучилась по жидкости? Ну, плыви с Богом.
Волна подхватила сосуд и, посеребрив серебристыми бликами, понесла по неспешному течению города, туда, где уже заходило солнце. Бутылка танцевала на волне, махая горлышком в разные стороны. Шоколадное послание уплывало вместе с ней.
Савельич, отгороженный высокимгранитом, лоснящейся гладью реки и запахом тины, чувствовал себя полным Робинзоном. Ему казалось, он не зря прожил жизнь, если сумел подарить человечеству такое послание. Ему было что сказать, и то, что не мог выразить на обоих языках, он вложил в одно бутылочное горло. Там покоилось все его сегодняшнее путешествие, полное приключений, горьких разочарований и миражей. Он собрал свой корабль из всех фантиков мира, он заслужил, выстрадал его. И теперь он уплывал.
Скоро бутылка наглоталась воды, окончила ритуальный танец и потонула. Савельич не огорчился. Он лишь ругнулся ей вслед, помочился в реку, отряхнул пиджак. И стал подниматься обратно к людям.
Жизнь в кошках
В жизни Лизаветы Васильевны было ровно шесть кошек. Они исправно служили свой век, почти не слезая с рук добродетельной хозяйки, которая аккуратно выдавала им ежедневную порцию ласки и куриных потрохов. Впрочем, идиллия в отношениях установилась не сразу, и поглаживание за ушами вначале носили даже агрессивный характер. Больше остальных в этом смысле досталось первой кошке. Родители преподнесли ее маленькой Лизочке на день рождения. Многое пришлось претерпеть беззащитному созданию – от необузданных игрищ в охоту на раненного льва и допрос глухонемого партизана до абсолютного безразличия в пору любвеобильной девичьей юности. К тому времени животное окончательно состарилось и скончалось под батареей, издерганное и апатичное.
Вторую кошку Лиза принесла с улицы – сжалось сердце над бездомным котеночком. Кроме того, возникла острая необходимость о ком-то необременительно позаботиться. Но появившийся вскоре муж, а затем и дети переключили хозяйское внимание, и кошка осталась не у дел. Она превратилась в обузу: слонялась по комнатам, писала на ковры, застревала в ногах домочадцев, воровала котлеты со стола и, в конце концов, не дождавшись старости, была сдана в кошачий приют.
Пришедшая в дом третья кошка предназначалась для повзрослевших детей, которые, однако, мало ею занимались, а большую часть времени проводили на улице, куда и она проложила себе дорогу. Это была гулящая кошка. Она предпочитала выезжать летом на дачу, с утра до ночи таскалась по соседским котам, как бешеная плодила котят, и Лизавета никак не могла докричаться до нее, чтобы позвать к ужину. Однажды она ушла на очередной промысел и не вернулась, после чего была оплакана всем семейством.
Четвертой повезло больше всех. Взятая взамен разъехавшихся детей, она приняла тепло и заботу Лизаветы Васильевны и ее мужа с урчащей благодарностью. Супруги соперничали друг с другом в заискивании перед любимицей. Семейные разговоры и распорядок дня строились исключительно вокруг мохнатого питомца. И когда дети хотели особенно угодить маме с папой, они непременно спрашивали про кошку. Раздобревшую и обездвиженную, в более чем солидном возрасте ее усыпили, поскольку сама она умереть уже не могла, и супруги крайне измучались ее слишком затянувшейся попыткой.