— Семьдесят девять. Бывало, дождь идёт, а она у окна стоит и шепчет: в такую красоту и умирать не жалко.
— Мудрые слова. Если уж выбирать себе смерть, так чтобы всё кругом было красиво. Чтобы последний раз наглядеться и… нырнуть.
Они взглянули друг на друга и отвернулись. Становилось прохладно. Один засунул кулаки глубоко в карманы и поднял плечи, другой скрестил руки и потирал ладонями повыше локтей. С козырька над ними лило, в соседнем окне задёрнули полупрозрачную штору и зажгли люстру. Были видны кухонные шкафчики с хрустальными бокалами за стеклом, вафельное полотенце, деловито-спокойные женские движения, облечённые в плюшевый халат. Дело шло к ужину.
— И я тоже.
— Что?
— Подумываю.
— О чём подумываешь?
— О смерти. Что хорошо бы вот так умереть.
— Брось. Нам ещё жить да жить. Или у тебя со здоровьем нелады?
— Нет, здоровье в порядке. И личная жизнь в порядке, семья. И не голодаю, видишь, даже брюшко наел. И трудом не изнурён…
— Погрустить захотелось? Или пофилософствовать? Понимаю. Со всеми случается. Хотя может и не со всеми, а только с теми, у кого склонность.
Они почти синхронно похлопали по карманам, достали сигареты и долго закуривали, пряча огоньки зажигалок в сомкнутые ладони и уворачиваясь от ветра. Один прислонился к закрытой наглухо железной двери, другой присел на корточки, но от неудобства и сырости сразу встал. Дым сдувало начисто, водяная пыль душила табачные угольки, тонкая бумага коробилась под случайными каплями. Остатки чистого неба сгонялись сумрачными тучами к далёкому горизонту.
— Ты поможешь?
— Ты о чём?
— Помоги мне умереть.
— С ума сошёл. Что ты городишь!
— Как раз когда всё хорошо, надо умирать. Потом станет хуже.
— Ерунда. Может, наоборот станет ещё лучше? А в могилу никогда не поздно.
— Сам подумай. Я состарюсь, буду дряхлый, полунищий, буду хоронить друзей и родных одного за другим, буду болеть. Не хочу.
— Согласен, что-то в этом есть. Согласен. Я бы даже и помог тебе. Но мне что потом делать? В тюрьму садиться? Жизнь себе портить ради тебя?
Сильный порыв ветра изогнул гибкие дождевые струи, вывернул наизнанку кусты, бросил им на штанины измятые каштановые листья. Чуть поодаль раздался треск, и с верха старой берёзы полетел вниз, сминая и путая зелёные пряди, кривой разлапистый сук. Упав в траву, он качнулся и застыл, белея свежим изломом и рваной лентой бересты. Они с минуту смотрели на мёртвый сук, потом стали отряхиваться. Улица опустела, остались только ветер и вода, даже машины пропали, будто тоже пережидая бурю.
— Ты не бойся.
— Хватит.
— У меня всё готово.
— Меня не приплетай. Пойди да утопись спокойно.
— Сам я не могу, просто физически! А мы так устроим, что тебя не заподозрят.
— Да мало ли кто нас заметит! Или отпечатки, или брызги крови, или ДНК всякие.
— Смотри, какой ливень! Всё смоет начисто. Здесь по кустам, потом к речке, там в зарослях ни души. От тебя никаких усилий, обещаю!
— Поверить не могу… Ладно! Соглашаюсь из чистой солидарности любителей дождя. Но учти, если даже малейшее сомнение — я не при делах. Ну, побежали!
Они наискосок продрались сквозь густые кусты, в несколько секунд вымокнув насквозь, и перебежали через дорогу, по щиколотку в широких ручьях. Подняв руки, пересекли заросли крапивы, по пояс в высокой траве проскользили вниз и, раздвигая ветви ивняка, запрыгали по кочкам вдоль реки. Дождь лил отвесно, длинные листья плясали, лоснились, струи мелкой речки бурлили, волнились и переплетались. Сзади и сверху пророкотал приглушённый слепой гром.
— Здесь всё.
— Где?
— Вот здесь, под бревном.
— Ну, давай посмотрим, что там у тебя…
— Пластиковые хомуты да пару полиэтиленовых пакетов.
— Я понял. Всё просто. Фиксируем руки и ноги, а затем мешки на голову.
— Верно. Вяжи меня к этой иве. Крепче затягивай. Вот так, хорошо. Теперь пакеты, по одному, в несколько слоёв, чтобы наверняка. И спасибо тебе.
— На здоровье, друг. Хотя какое уж тут здоровье! Погоди, не дёргайся, я ещё один мешок надену. Да тихо ты! Умом не разделяю, но сердцем я с тобой. Прощай.
2016 г.