— Я достану тебе покурить, Гарри.
— Господи, спасибо, Хэнк.
Я встал с кровати.
— Денег дай.
Гарри дал мне мелочи.
— Если он покурит, то сдохнет, — сказал Чарли. Чарли — это черный парень.
— Херня, Чарли, пара затяжек еще никому не вредила.
Я вышел из палаты и пошел по коридору. В вестибюле приемного покоя стоял сигаретный автомат. Я купил пачку и вернулся. Потом мы с Чарли и Гарри просто лежали и покуривали. То было утром. Около полудня зашел врач и прицепил к Гарри машинку. Машинка плевалась, пердела и ревела.
— Вы ведь курили, не так ли? — спросил врач.
— Нет, доктор, честное слово, не курил.
— Кто из вас, парни, купил ему сигареты?
Чарли смотрел в потолок. Я смотрел в потолок.
— Выкурите еще хоть одну сигарету — и вы покойник, — сказал врач.
Потом забрал машинку и вышел. Только закрылась дверь, я выудил пачку из–под подушки.
— Дай одну, а? — попросил Гарри.
— Ты слышал, что сказал доктор, — сказал Чарли.
— Ага, — подтвердил я, выпуская пачку прекрасного сизого дыма, — ты слышал, что доктор сказал: «Выкурите еще хоть одну сигарету — и вы покойник».
— Лучше сдохнуть счастливым, чем жить в мучениях, — ответил Гарри.
— Я не могу нести ответственность за твою смерть, Гарри, — сказал я. — Я передам эти сигареты Чарли, и если ему захочется, он тебе одну даст.
И я перекинул пачку Чарли, кровать которого стояла в центре.
— Ладно, Чарли, — произнес Гарри, — давай сюда.
— Не могу, Гарри, я не могу тебя убить, Гарри.
Чарли снова перекинул пачку мне.
— Давай же, Хэнк, дай покурить.
— Нет, Гарри.
— Ну пожалуйста, прошу тебя, мужик, ну хоть разок затянуться хоть разок!
— Ох, да ради Бога!
И я кинул ему всю пачку. Рука его дрожала, пока он вытаскивал сигарету.
— У меня спичек нет. У кого спички?
— Ох, ради Бога, — сказал я.
И кинул ему спички…
Пришли и подцепили меня еще к одной бутылке. Минут через десять прибыл мой отец. С ним была Вики — такая пьянющая, что едва держалась на ногах.
— Любименький! — выговорила она. — Любовничек!
Она покачнулась, уцепившись за спинку кровати.
Я посмотрел на старика.
— Сукин ты сын, — сказал я ему, — можно было и не тащить ее сюда в таком состоянии.
— Любовничек, ты что, меня видеть не хочешь, а? А, любовничек?
— Я тебя предупреждал, чтобы ты не связывался с такой женщиной.
— У нее нет денег. Ты, сволочь, ты специально купил ей виски, напоил и притащил сюда.
— Я говорил тебе, что она тебе не пара, Генри. Я тебе говорил, что она дурная женщина.
— Ты меня что, больше не любишь, любовничек?
— Убери ее отсюда… НУ? — велел я старику.
— Нет–нет, я хочу, чтобы ты видел, что у тебя за женщина.
— Я знаю, что у меня за женщина. А теперь убери ее отсюда, или, Господи помоги мне, я вытащу сейчас эту иголку и надаю тебе по заднице!
Старик вывел ее. Я отвалился на подушку.
— Вот это баба, — сказал Гарри.
— Я знаю, — ответил я. — Я знаю…
Я прекратил срать кровью, мне вручили список того, что можно есть, и сказали, что первывй же стакан меня убьет. Также мне сообщили, что без операции я умру. У меня произошел ужасный спор с врачихой–японкой насчет операции и смерти. Я сказал: «Никаких операций,” а она вышла, в негодовании тряся задницей. Гарри был еще жив, когда я выписывался, сосал свои сигареты.
Я вышел на солнышко — попробовать, как оно. Оно было здорово. Мимо ездило уличное движение. Тротуар — какими обычно и бывают тротуары. Я решал, сесть ли мне на автобус или попытаться позвонить кому–нибудь, чтобы приехали и меня забрали. Зашел позвонить. Но сперва сел и закурил.
Подошел бармен, и я заказал бутылку пива.
— Что нового? — спросил он.
— Да ничего особенного, — ответил я. Он отошел. Я нацедил пива в стакан, потом некоторое время рассматривал его, а потом залпом хватанул сразу половину. Кто–то сунул монетку в музыкальный автомат, и у нас заиграла музыка. Жить стало чуточку лучше. Я допил стакан, налил себе еще: интересно, а пиписька у меня когда–нибудь еще встанет? Я оглядел бар: женщин нет. И тогда я сделал вторую лучшую вещь, которую мог: взял стакан и осушил его до дна.