Янкеле ошарашенно оглянулся на дядю. Герцке уныло стоял посреди улицы, поминутно озираясь, не проходит ли офицер. Тускло блестела кокарда, из-под шинели высовывались кривые носы солдатских сапог, на плечах зеленели солдатские погоны. Он бодрился:
— Ничего, Яшкец, мы живо дойдем! По-военному! Полк, становись! Равняйсь! Выше головки! Убрать брюхо! Ешь глазами начальство! Шагом-арш! Ать-ва, ать-ва!
И «полк» зашагал: ать-ва, ать-ва, ать-ва…
За высоким забором Дворянского сада гремела музыка — играли знакомый «Варшавский вальс». У ворот висела ржавая вывеска:
ВОСПРЕЩАЕТСЯ:
а) Хождение по газонам.
б) Распитие спиртных напитков на траве.
в) Прогуливание собак.
г) Нахождение нижних чинов как в одиночку, так и более.
Раньше они ее даже не замечали. Янкеле закусил губу, Герцке потоптался на месте, сплюнул, потом хлопнул Янкеле по плечу:
— Э, была не была! Лопни, но держи фасон, Яшкец!
Он приосанился, подровнял фуражку, чтоб кокарда была против носа, подтянул ремень, обдернул шинель, расправил плечи и прошел через ворота. А Янкеле — за ним.
Дружелюбно шелестели знакомые липы. Вот любимая скамейка- теперь она не зеленая, а серая. Вот будочка, где всегда пили «дедушкин» квас, — там другой продавец, неприветливый. Вот площадка для танцев, вот раковина для духовых музыкантов…
Янкеле потянул Герцке за рукав:
— Кто это. Герцке?
— Где?
Вдали, в глубине аллейки, двигался толстый старик с длинными белыми усами, с белой, расчесанной надвое бородой, с красными полосами на синих штанах, с медалями, эполетами, крестами и шнурами. На нем была серая шинель на малиновой подкладке, в руках — короткий гибкий хлыст. Рядом, по песку, катился малюсенький белый песик, на цепочке.
— Собачка! — обрадовался Янкеле. — Значит, ничего, можно. А кто это, тоже швейцар?
Но Герцке не слушал его. Герцке шагнул к танцевальной площадке, поднял руку и крикнул негромко:
— Ядя!
Янкеле оглянулся.
На площадке, в нарядном, блестящем платье, в лакированных туфельках, освещенная луной и газовым фонарем, стояла Ядвига. Рука ее, в перчатке до локтя, лежала на плече франтоватого кавалера.
Она посмотрела вниз, на темную аллейку, поискала глазами Герцке, нашла его и долго разглядывала кокарду, погоны, сапоги… Но вот снова грянула музыка, кавалер сказал что-то, подхватил Ядвигу, закружил, она засмеялась и пропала в толпе танцующих…
Янкеле боялся взглянуть на Герцке. Вдруг сзади что-то рявкнуло:
— Смирно-о! Устава не знаешь! — и тоненьким, противным голоском залаяла собачка.
Это был не швейцар — это был настоящий «полный генерал»!
Он был красный, красней своей малиновой подкладки, он топал ногами и, брызгаясь слюной, кричал:
— Во фрунт! Во фрунт за двадцать шагов! — и вдруг, подняв хлыст, полоснул Герцке по больной ноге.
Янкеле обмер. А Герцке стоял вытянувшись, бледный, как бумага, и не мигая, точно слепой, смотрел на генерала. Худая рука, отдающая честь, мелко-мелко дрожала около козырька солдатской фуражки. Левая нога его не выпрямлялась.
— Как стоишь, мерзавец?! Издеваешься?! — и генерал снова хлестнул Герцке по колену.
Янкеле вдруг завизжал, кинулся к генералу и всеми зубами вцепился в генеральскую ногу — там, где красная полоса. Нога дернулась, обернулась острым носком и отшвырнула Янкеле на железную ограду танцевальной площадки. Он остался лежать, уткнувшись головой в песок. Он хотел позвать Герцке, но что-то душило его, рот не слушался, и получалось точно мычание:
— Ге… гы… ге…
Янкеле заболел. Его лечил Лева-«Скорая помощь». Он сказал, что у мальчика мудреная болезнь, называется нервный шок.
— Пускай шок, — говорила бабушка, — но почему он заикается?
Этого Лева — «Скорая помощь» не знал и вылечить не сумел. Янкеле так и остался заикой.
ЗВЕРИНЕЦ
Моим первым учителем но рисованию был живописец вывесок Ефим Зак.
Его яркие вывески украшали наш скучный городишко.
Для портных он рисовал длинных, тонких дам в невероятно пышных туалетах. У нас таких нарядных дам никогда не было. Мне казалось, что это графини или принцессы.
Парикмахерам он изображал широкоплечих, краснощеких франтов с усами, цилиндрами и тросточками. Усатые франты презрительно поглядывали на убогие наши улицы. Я был уверен, что все — министры или, по крайней мере, купцы первой гильдии.