В тот же день две трети экипажей начали работы не только по рубке деревьев, но и по прокладке дорог через три холма и болото, которые необходимо было пересечь, чтобы доставить мачты к берегу.
Кроме того, на берегу моря, вблизи того места, где производились плотницкие работы, были сооружены бараки.
Они представляли собой нечто вроде запасных складов, куда с кораблей ежедневно посылались шлюпки с провизией для работающих.
На суше были установлены три поста, один — на острове у гавани.
На этом посту находились больные, и там же размещалась кузница, где делали железные кольца, предназначавшиеся для рангоута, и стояли бочки, подготовленные для починки.
Десять человек, прекрасно вооруженных, под командой офицера защищали этот пост. Они были усилены судовыми хирургами, лечившими больных.
Второй пост находился, как мы уже говорили, на большой земле, где стояли двадцать деревень, о которых речь шла выше.
Он был расположен в полутора льё от кораблей и служил связующим звеном между ними и работающими.
Наконец, третий помещался еще двумя льё дальше, на опушке кедрового леса — здесь была плотницкая мастерская.
Каждый из этих двух постов, как и первый, защищала дюжина хорошо вооруженных матросов во главе с офицером.
Туземцы все время посещали французов и так же спокойно заходили на посты, как и на корабли.
Впрочем, их присутствие не досаждало французам, наоборот, дикари развлекали их и помогали им; благодаря гостям у матросов всегда были в изобилии рыба, перепелки, голуби и дикие утки.
Дикари всегда были готовы помочь в работе, а так как они были очень сильные и ловкие, то матросы, не ожидая, когда те сами предложат свои услуги, порой обращались к ним за помощью, прибегая к их ловкости и силе.
Успокоенные добрыми отношениями, установившимися между французами и туземцами, молодые люди из экипажа каждый день совершали экскурсии вдали от берега.
Охота, а подчас и простое любопытство влекли моряков в эти походы. Охотники стреляли голубей, перепелок и уток, к великому изумлению туземцев, которые слышали выстрелы, заставлявшие их вздрагивать, и видели убитых птиц, но не могли понять, какой невидимый летящий предмет их поражает.
Когда на дороге туда или обратно попадались ручей или болото, преграждавшие путь, островитяне, как детей, сажали французов к себе на спину и переносили через преграду самым удобным образом.
Вечером, иногда очень поздно, моряки в сопровождении туземцев возвращались через лес.
И тем не менее, несмотря на все эти изъявления дружбы, некоторые из офицеров, и главным образом Крозе, питали к дикарям изначальное недоверие.
У этих офицеров не было никаких сведений о том, что произошло с Куком и Сюрвилем, и они должны были ссылаться лишь на свидетельства Тасмана.
Мореплаватель же предупреждал, что островитяне жестоки, вероломны и мстительны.
Он даже добавлял, что считает их людоедами, однако это последнее сообщение французы теперь склонны были считать одной из тех нянюшкиных сказок, которыми укачивают и убаюкивают детей.
И все же, когда Марион, уверенный в полнейшей безопасности, вдруг отдал распоряжение разоружить лодки и шлюпку, поддерживавшие сношения с берегом, Крозе приложил все усилия к тому, чтобы этот приказ, который он считал опрометчивым, был отменен, но капитан ничего и слышать не хотел: он находился полностью под магическим воздействием этой обманчивой дружбы.
Убедив себя, что он находится в полнейшей безопасности, капитан считал для себя удовольствием жить среди туземцев; когда же они являлись на корабль, то все время проводили в его каюте, смеясь и болтая с ним: с помощью словаря Бугенвиля он прекрасно объяснялся с дикарями.
Дикари же отлично знали, что Марион был начальником белых.
Они ежедневно доставляли ему превосходных тюрбо, поскольку им было известно, что капитан любил эту рыбу.
Каждый раз, когда он прибывал на берег, слышались нескончаемые крики радости; в этих бесконечных изъявлениях восторга принимало участие все население, вплоть до женщин и детей.
Восьмого июня капитан, по обыкновению, отбыл на берег.
Его сопровождал отряд туземцев: одни находились в его лодке вместе с гребцами, другие — в своих пирогах, окружавших ее со всех сторон.
В этот день радостные крики туземцев были еще громче, чем обычно, а изъявление дружеских чувств — еще сильнее.
На берегу собрались все вожди во главе с Такури, и с общего согласия они провозгласили Мариона верховным вождем страны.
Затем они переодели его по-своему (разумеется, оставив без татуировки), завязали ему волосы на макушке головы и воткнули в них четыре пера — знак верховенства и свидетельство его высокого положения.
Вечером, возвратившись на корабль, Марион чувствовал себя еще более счастливым и довольным, чем когда-либо прежде.
Крозе, лейтенант «Маскарена», тоже подружился с одним из тех туземцев, что бывали на корабле или встречались ему на берегу, — юным дикарем лет семнадцати или восемнадцати, очень симпатичным и чрезвычайно толковым.
Он ежедневно посещал лейтенанта.
Одиннадцатого июня он пришел как обычно, но на этот раз казался печальным, а вернее крайне удрученным.
Крозе выразил желание иметь оружие и инструменты, изготавливаемые новозеландцами из превосходного нефрита.
Юноша принес ему эти предметы и вручил их со слезами на глазах.
Крозе, как это было принято, хотел дать ему в обмен железные инструменты и красные платки (он видел раньше, что юноша их страстно домогался), но тот, грустно улыбаясь и с печальным видом качая головой, отстранил их от себя.
Тогда лейтенант хотел возвратить новозеландцу принесенные им вещи, но тот их не взял; Крозе предложил ему есть, но юный дикарь отказался и на этот раз, сопровождая свой отказ все тем же медленным и грустным покачиванием головы, которое уже вызвало беспокойство француза. Затем, бросив на него последний взгляд, полный нескончаемой грусти и выражавший, казалось, последнее прости, туземец выбежал из каюты, поднялся на палубу, бросился в свою пирогу и скрылся.
Крозе, озабоченный унылостью своего юного друга, совершенно тому несвойственной, перебирал в уме всевозможные причины подобной печали дикаря, но, сколько ни ломал себе голову, об истинной, реальной причине ее так и не догадался.
На другой день, 12 июня, около часа дня, капитан Марион приказал приготовить себе шлюпку и сел в нее, взяв с собой молодых офицеров Летту и де Водрикура, а также волонтёра и корабельного каптенармуса.
Их сопровождало несколько вооруженных матросов.
В целом образовался небольшой отряд из семнадцати человек.
Такури, еще один вождь и пять или шесть туземцев, на этот раз еще более предупредительные, чем всегда, пригласили Мариона полакомиться устрицами у Такури и половить сетями рыбу в другой части бухты, расположенной неподалеку от деревни, где он жил.
И они отплыли.
Лодка капитана увозила одновременно и французов и дикарей.
Вечером Марион не возвратился.
Казалось бы, такое событие, случившееся впервые, должно было бы напугать всех, но это не произвело на экипажи почти никакого впечатления.
Отношения с туземцами были настолько хороши, гостеприимство дикарей было настолько известно, что никто не встревожился отсутствием товарищей.
Полагали, и это казалось очень вероятным, что капитан Марион, желая ознакомиться на следующий день с ходом работ в мастерской, которые заметно продвинулись, заночевал на берегу, чтобы ему было ближе с утра идти в кедровый лес, где находился, как мы уже говорили, третий пост.
На следующий день, 13 июня, Дюклемёр, капитан «Кастри», совершенно не обеспокоенный, отправил свою шлюпку за водой и дровами для ежедневного потребления.
По установившемуся обычаю, суда поочередно выполняли эту обязанность, и на этот раз очередь была за «Кастри».
Шлюпка отправилась в пять часов утра.
В девять часов, когда некоторые начали беспокоиться, поскольку шлюпка уже должна была вернуться, причем часа полтора тому назад, одному из матросов показалось, что он заметил в море какую-то быстро движущуюся черную точку.