— Вы не хотите нам назвать имя убийцы? — спросил Тома.
Священник ничего не отвечал, он только сильнее прижимал распятие к губам и продолжал молиться.
— Ну, что же, братья! Во имя нашего отца делайте то, о чем мы договорились! — приказал Тома.
Двое молодых людей схватили священника и подняли его на руках. Тот испустил страшный вопль.
— Смилуйтесь! — вскричал он. — Я все скажу!
— Имя! — требовал Тома. — Прежде всего имя!
— Кантагрель, — пролепетал кюре.
— Хорошо, — сказал Тома, — я в этом почти не сомневался, но опасался обвинить невиновного. Поставьте господина кюре на пол!
Братья поставили священника на ноги, но он был не в состоянии стоять и оседал на пол, словно его ноги были сломаны.
— Теперь расскажите подробности, — настаивал Тома, — убийце нельзя дать возможность отрицать свою вину.
— Хорошо, — согласился священник (после того как он назвал имя, ему не было смысла скрывать остальное), — убийца узнал от вашей тетушки Мирай о поездке Сатюрнена Сиаду в Нарбон; он догадывался, в чем цель этого путешествия, и поджидал вашего отца около брода через Эре.
— А дальше? — продолжал допрашивать Тома.
— Именно там, когда Сиаду поднялся на берег, он кинулся на него и сбил с лошади первым же ударом ножа, однако в результате этого удара Сатюрнен Сиаду был только легко ранен.
— Бедный отец! — прошептали одновременно Луи и Жан.
— Продолжайте! — потребовал Тома.
— Он поднялся, и тут Кантагрель нанес ему второй удар.
— Презренный! — закричали младшие братья.
— Продолжайте! — повторил Тома.
— Поскольку Сатюрнен сам схватил его за воротник, они оба упали на землю, и во время борьбы мясник нанес ему еще девять ран.
— Так вот как оно было! — одновременно вскричали братья. — Будь спокоен, отец, ты будешь отомщен!
— Продолжайте! — настаивал Тома.
— Убедившись, что Сатюрнен Сиаду умер, он отволок тело к реке, чтобы сбросить его в воду. В эту минуту показались погонщики мулов; убийца еле успел укрыться за лодкой, вытащенной на берег, и там же спрятать труп. Погонщики его не заметили и перешли реку вброд, но, когда они прошли, Кантагрель, потеряв голову, в смятении оставил тело там, где оно было, вскочил на лошадь, тоже переправился вброд и пустил коня вскачь; потом, чувствуя, что лошадь вот-вот упадет, он оттащил ее в маленький лесок, где и оставил, а сам пешком вернулся в Тулузу. Однако, утолив жажду мести, преступник начал мучиться угрызениями совести; он поспешил в церковь, попросил исповеди, и судьбе было угодно, чтобы я оказался там...
— Уж не отпустили ли вы ему грехи? — угрожающе закричали двое младших братьев.
— Нет, дети мои, — сказал священник еле слышно, — но Господь Бог милосерден. Да простит он ему совершенное преступление, как и вам — то преступление, к которому вы меня принудили.
После этих слов аббат Шамбар лишился чувств, а когда он пришел в себя, то увидел, что находится в своем доме, рядом со старой служанкой, пытающейся вернуть его к жизни.
Оставшись одни, молодые люди переглянулись; мрачная улыбка играла у них на губах: они узнали все, что им было нужно.
Потом два младших брата обратились к старшему:
— Что мы теперь должны делать, Тома?
— Останьтесь здесь, — ответил он, — я пойду к женщинам.
Вскоре он вернулся с запиской в руках и в сопровождении тетушки и сестер.
— Теперь, — обратился он к женщинам, — ваша очередь бодрствовать у тела, а нам надо действовать.
Сделав знак братьям следовать за ним, он вышел вместе с ними.
— Братья, разве мы не возьмем с собой оружие? — спросил Жан, оказавшись на улице и увидев, что Тома ведет их по дороге в Тулузу.
— Ни в коем случае! — ответил Тома.
— А почему? — недоумевал Луи.
— С оружием в руках мы можем его убить, а он должен умереть от рук палача. Нам достаточно веревок.
— Верно, — согласились братья.
Они постучали в дверь лавки канатчика и купили новые веревки. После этого юноши направились в Тулузу и около десяти часов были там; никем не замеченные, они добрались до площади Сен-Жорж и, воспользовавшись ключами, полученными Тома от вдовы Мирай, проникли к ней в дом, не разбудив служанки; им прекрасно была известна его планировка, и они беспрепятственно прошли в спальню своей тетушки. В эту комнату вели три двери; изучив их расположение, братья стали молча ждать наступления утра.
Едва забрезжил рассвет, Тома поставил братьев перед дверьми, ведущими в комнату, а сам поднялся в мансарду к служанке; та в это время только начала одеваться.
— Катрин, — обратился он к женщине, глядевшей на него с изумлением, — мы приехали ночью, я и тетушка Мирай, и не хотели вас будить.
— Господи Иисусе, господин Тома! — воскликнула служанка. — Верно ли то, что говорят?
— А что говорят, Катрин?
— Что господин Сатюрнен Сиаду, ваш отец, убит разбойниками у брода реки Эре.
— Увы, это так, Катрин. Все верно.
— А убийца известен?
— Считают, что это погонщик мулов; он скрылся по направлению к Пиренеям.
— Боже мой! Боже мой! — запричитала старуха. — Какое несчастье!
— Катрин, — сказал Тома, — в таком трудном положении наша тетушка, разумеется, хочет опереться на своих друзей. Поскольку Кантагрель в числе ее лучших друзей, она просит его тотчас же прийти к ней и ждет его в спальне. Бедняжка никак не оправится от удара, она совсем разболелась. Я же спешу в Ла-Круа-Дорад, к своей семье; прощай же, Катрин: когда ты вернешься, меня уже не будет. На, вот письмо от вдовы Мирай.
Старая служанка закончила одеваться и поторопилась к Кантагрелю. Тома вернулся в спальню. Четверть часа спустя послышались шаги по лестнице: кто-то, ступая тяжелой походкой, приближался к двери; раздался стук, затем в ответ на приглашение «Войдите!» дверь открылась. На пороге стоял мясник.
Со стороны кровати, задрапированной занавесками, послышался слабый голос: «Сюда!»
Кантагрель без всяких опасений приблизился, но в ту минуту, когда он потянулся откинуть занавеску, две сильные руки схватили его и послышался громкий голос — без сомнения мужской:
— Ко мне, братья!
Юноши вбежали в комнату и набросились на Кантагреля.
И вовремя! Первым же движением мясник опрокинул Тома на кровать и без труда высвободился бы, если бы они сражались один на один.
Но на этого великана навалились сразу трое с яростью, тем более страшной, что ни один из них не произнес ни слова. Со своей стороны Кантагрель, догадавшись о причине нападения на него и понимая, что для него это вопрос жизни и смерти, напрягал всю данную ему природой титаническую силу.
Борьба была ужасна. В течение четверти часа эти четверо представляли собой одну бесформенную подвижную крутящуюся массу, которая поднималась, падала, снова поднималась и снова падала. Потом ее движения стали более замедленными, затрудненными, прерывистыми, на мгновение вся группа замерла на месте. Наконец трое молодых людей поднялись и вскинули головы с криком торжества: мясник лежал поверженный, скрученный, крепко связанный веревками, которые были куплены в Ла-Круа-Дораде. Тома остался с Кантагрелем, а Луи и Жан скрылись и через минуту вернулись с носилками. Юноши положили на них мясника, привязали его веревками и стали спускаться вниз.
То был рыночный день. Легко догадаться, какое впечатление производила эта странная процессия. Луи и Жан несли носилки, Тома шел рядом. Одежда их была разорвана, лица кровоточили, ведь Кантагрель защищался как лев. В другое время к молодым людям стали бы приставать с вопросами, но сейчас уже всем было известно, что произошло с их отцом, и перед ними расступались с почтением, которое люди обычно испытывают к большому горю. Кроме того, хотя у Кантагреля, узнанного всеми, не было кляпа во рту, он не взывал о помощи.
Было ясно, что юноши направляются к королевскому судье по уголовным делам. Так что речь шла о правосудии. Толпа ограничилась тем, что последовала за ними.
Королевский судья издали увидел этот странный кортеж; не сомневаясь, что процессия следует к нему, он приказал открыть для нее дверь.