— Пришлите мне охранную грамоту! — отвечал дон Мартинш.
Спустя две недели посланный возвратился и привез охранную грамоту. Дон Мартинш оставил замок на попечение своего старого оруженосца, на которого мог надеяться как на самого себя, надел самую крепкую кольчугу, опоясался тяжелым мечом, взял в руку лучшее копье, сел на своего боевого коня и отправился по путям и дорогам. По прибытии в Толедо он разыскал бальи.
— Правда ли, — спросил он его, — что король дон Санчо умер?
— Да, — ответил бальи.
— Где он погребен? — спросил дон Мартинш.
— В церкви Меньших братьев.
— Благодарю вас.
Дон Мартинш отправился в церковь Меньших братьев.
— Правда ли, — спросил он у ризничего, — что король дон Санчо погребен в этой церкви?
— Да, — ответил ризничий.
— Где его могила? — спросил дон Мартинш.
— Вот здесь.
— Поднимите камень!
Ризничий поднял камень, и дон Мартинш узнал короля.
Он опустился на колени и стал молиться за упокой его души, затем поднялся на ноги и, вынув из кармана ключ, вложил его в руку короля.
— Монсеньер и дорогой государь, — сказал он, — вот ключ от твоего замка ди ла Хорта, я преданно хранил его на протяжении твоей жизни и преданно вручаю его тебе после твоей смерти; я сдержал клятву; спи с миром!
Затем он велел вновь закрыть могилу и отправился в Лиссабон, где приказал доложить о себе королю Альфонсу III.
Король Альфонс III, которому было любопытно увидеть этого необычного человека, приказал тотчас же привести его на Совет, где он в это время председательствовал.
— Государь, — обратился к королю дон Мартинш ди Фрейташ, — теперь вы можете послать четырех прислужниц королевы с их прялками, и они возьмут замок ди ла Хорта, которым не смог овладеть дон Манрики ди Карважал с четырехтысячным войском.
— Поклянись мне в верности, как ты клялся моему брату дону Санчо, — ответил король, — и я не только оставлю тебя управителем крепости, но дам тебе ее во владение, как и все земли, ее окружающие.
— Благодарю вас, государь, — тяжело вздохнув, ответил дон Мартинш ди Фрейташ и покачал головой, — у меня только одна клятва, и она слишком дорого мне обошлась...
Шесть лет спустя дон Мартинш ди Фрейташ окончил свои дни монахом, в ореоле святости, во францисканском монастыре в Сетубале.
Пракседа
В славном городе Барселоне накануне святого дня Пасхи 1099 года ожидалось великое празднество.
Граф Раймон Беренгар III, год назад унаследовавший власть государя и полагавший, что его подданные, словно ученики и апостолы Господа нашего Иисуса Христа, погружены в долгий и глубокий траур по поводу смерти графа-отца, решил, что он должен избрать святой день предстоящей Пасхи для воскрешения в своем лице монаршей власти. А посему к названному дню в добрый город Барселону созывались прелаты, бароны, рыцари и посланцы чужеземных дворов; в скрепленных печатью письмах, разосланных им, сообщалось, что в их присутствии граф Раймон будет посвящен в рыцари и, взяв с алтаря гирлянду из золотых роз — корону арагонских графов, — возложит ее на свою голову.
В назначенный день на праздник собрались не только прелаты, бароны и рыцари Испании, но и в большом числе иноземные государи и сеньоры. Судья и архиепископ Арборейский прибыл с Сардинии; король Арагона — из Сарагосы; король Кастилии — из Мадрида. Мавританские короли из Тлемсена и Гранады не смогли присутствовать сами, но прислали богатые дары, как в свое время их предки, цари-волхвы, одарили Господа нашего Иисуса Христа при его рождении. Собравшихся, как уже говорилось, было так много, что в городе Барселоне и его окрестностях накануне дня святой Пасхи насчитывалось не менее тридцати тысяч верховых из числа самых знатных всадников.
С утра в городе по повелению графа Раймона Беренгара III под звуки труб разглашалось, что в полдень, тотчас после пения Аллилуйи, с первым ударом колоколов всем следует снять траур, срезать бороды и готовиться к празднеству. Как только закончилось пение Аллилуйи и зазвучали веселые раскаты колоколов, каждый поспешил выполнить распоряжение государя; вот почему, если за час до этого улицы были унылы и безмолвны, то через час после полудня они заполнились шумными толпами, ибо одновременно открылись заставы и ворота, иноземные рыцари въехали в город, а горожане высыпали из своих домов.
И, тем не менее, в Барселоне оставались лишь те, кто не мог быть приглашен во дворец Альхаферия; но таких, как уже говорилось, было великое множество, ибо сеньору графу пришлось принять решение, что он не будет приглашать за свой стол и в свой дворец никого, кроме королей и посланцев королей, правителей провинций, архиепископов, принцев, герцогов, графов и их свит; четыре тысячи человек были гостями и сотрапезниками сеньора графа Барселонского.
Целый день толпы людей бродили по городу, заходили в церкви, останавливались посмотреть уличные представления, сменяя молитвы мирскими развлечениями и мирские развлечения — молитвами; но когда настал вечер, все двинулись к расположенному в двух добрых милях от города дворцу графа, поскольку в этот вечер граф должен был отправиться в церковь святого Спасителя, чтобы провести там ночь перед посвящением в рыцари. Вдоль всей дороги горели факелы и соломенные жгуты, освещающие путь кортежу, а для того, чтобы их не переставляли и не было бы темных участков пути, местоположение светильников определялось заранее и трогать и перемещать их ни под каким видом не разрешалось.
Факелы зажгли, хотя было еще совсем светло, как только прозвонили вечерню, и длинная линия огней в одно мгновение протянулась от дворца Альхаферия до церкви святого Спасителя; тотчас же герольды с графскими знаменами в руках помчались по всему пути, наблюдая, чтобы народ стоял по обе стороны дороги и никоим образом не мешал продвижению кортежа.
С последними ударами колокола ворота дворца открылись под восторженный крик толпы, ожидавшей этого с полудня.
Первыми появились отпрыски самых знатных рыцарей Каталонии: они ехали верхом с мечами своих отцов; это были доблестные мечи, зазубрившиеся во время турниров и боев; каждый меч носил имя своего владельца, как меч Карла Великого, Рено или Роланда.
За ними шли оруженосцы тех, кому предстояло быть посвященными в рыцари на следующий день; они несли обнаженные мечи своих господ, и, в отличие от прославленных мечей, эти были девственно-чистыми и блестящими, но все понимали, что в руках тех, кто их должен получить, они вскоре покроются кровью, утратив свою чистоту, а их блеск поблекнет в сражениях.
Затем пронесли меч сеньора графа, сделанный в форме креста: это должно было всегда напоминать его обладателю, что прежде всего он солдат Божий и только потом властитель земной; возможно, ни один граф, ни один король, ни один император не имел столь богатого меча, украшенного такими драгоценностями; прежде чем попасть к своему владельцу, он побывал в руках старого дона Хуана Хименеса де ла Рока, одного из самых бесстрашных рыцарей на свете, шедшего между двумя другими доблестными мужами — бароном Гильермо де Сервальо и сиром Ото де Монкада.
После того как был пронесен меч сеньора графа, появились две повозки из его конюшен, уставленные факелами и нагруженные воском, по десять квинталов в каждой; это был дар графа церкви святого Спасителя, ибо он дал обет сделать церковную восковую свечу такой длины, чтобы ею можно было обвить город Барселону; а дан этот обет был потому, что болезнь отца удержала графа в его стране и помешала ему принять участие в крестовом походе; как рыцарь он испытывал по этому поводу глубокую досаду, а как христианин — угрызения совести. Факелы были зажжены, хотя в этом не было необходимости, поскольку вдоль дороги горели светильники.
Вслед за повозками верхом на коне, покрытом великолепными доспехами, появился сам граф; это был красивый юноша лет восемнадцати-девятнадцати; его длинные волосы, схваченные на лбу золотым шнурком, ниспадали на плечи; во время ночного бдения он должен был быть облачен в латы, поэтому на нем был военный полукафтан; однако этот полукафтан был прикрыт сверху длинным, спускающимся до самых стремян плащом из сукна, расшитого золотом. Двое знатных дворян несли за графом доспехи: шлем с запирающимся забралом, стальную с золотом кольчугу, щит с выгравированной на нем гирляндой роз — символом суверенной власти графов Барселонских. Этих двух дворян сопровождали еще два рыцаря: Рожер, граф де Пальяр, и Альфонс Фердинанд, сеньор д’Иксер; оба держали свои мечи обнаженными, словно защищая королевские доспехи, как им и следовало делать во время битвы, когда эти доспехи покрывают голову и грудь их благородного господина и сеньора.