Это было началом морских удач Голландии, и однажды эти европейские финикийцы в своем чванстве назвали себя «подметальщиками морей» и укрепили на гафеле своих судов метлу вместо флага.
Четырнадцатью годами позже голландский адмирал Георг Спильберген разбил у берегов Перу испанский флот и установил владычество своей страны на Молуккских островах.
Через пять лет после этой победы мыс Доброй Надежды обогнули, как мы сказали, три голландских судна под командованием Петера Тица, Яна Янца и Бонтеку.
Как получилось, что эти три китобойных судна плыли вместе? Расскажем об этом.
Виллем Исбранц Бонтеку был назначен в 1618 году голландской Ост-Индской компанией капитаном «Ньив-Хор-на», судна, предназначенного для торговли, водоизмещением в 1100 тонн и с командой из двухсот шести человек на борту.
Бонтеку вышел с Тексела 28 декабря и после 5 января, когда он покинул Ла-Манш, на его судно налетело три страшных шквала, и он было подумал, что здесь и закончится его путешествие.
Но Провидение распорядилось по-другому: после двухнедельной бури опасность отступила, море немного успокоилось, и Бонтеку продолжил свой путь, еще не зная, каким образом он попадет в Индийский океан — пройдя Магеллановым проливом или обогнув мыс Доброй Надежды.
Куда поворачивать судну — к востоку или к западу, — зависело от направления ветра.
Перед тем как подойти к Канарским островам, оно встретилось с двумя кораблями, и они вместе, как мы уже сказали, обогнули мыс.
Приближаясь к экватору, они попали в трехнедельный штиль, а затем юго-восточный ветер погнал их в Антильское море посреди рифов, называемых Аброхос.
Счастливо выбравшись оттуда, они тщетно пытались отыскать остров Тристан-да-Кунья, и вскоре, подгоняемые переменчивыми ветрами, так быстро приблизились к мысу Доброй Надежды, что из опасения быть выброшенными на берег направились к югу и, полагаясь на здоровье и силу своих команд и рассчитывая на большой запас воды, решили обогнуть мыс, не приставая к нему.
Таким образом они оказались против земли Натал, где капитан Янц, направлявшийся к Коромандельскому берегу, покинул Тица и Бонтеку и вошел в Мозамбикский пролив.
Немного позже между Тицем и Бонтеку возникли некоторые разногласия; Тиц отправился своим путем, и «Ньив-Хорн» остался в одиночестве.
Он находился на широте двадцати трех градусов, когда потерял из виду «Новую Зеландию».
Как только корабль обогнул мыс, здоровье команды сильно пошатнулось; на тридцатом градусе среди матросов появились больные, и через пять или шесть дней после того, как Бонтеку расстался со своим последним попутчиком, сорок человек на «Ньив-Хорне» оказались на койках.
Поскольку ближайшей землей был Мадагаскар, решили направиться к этому острову и взяли курс на залив Сен-Луи.
Однако весь этот берег был еще недостаточно исследован, и, пока судно передвигалось короткими галсами, сам Бонтеку пересел в шлюпку, чтобы поискать хорошую якорную стоянку; туземцы, бежавшие вдоль берега, делали знаки приблизиться, тем самым как бы показывая место высадки, но при этом они не предлагали никакой помощи, а море так сильно билось о берег, что после безуспешной попытки одного из матросов достичь берега вплавь и его возвращения в шлюпку вконец уставшим морякам пришлось повернуть к судну.
Команда с палубы следила за усилиями товарищей и пришла в отчаяние от их неудачи; но Бонтеку, пользующийся особой любовью матросов, призвал их к терпению.
Было решено искать стоянку, снова направляясь к югу; дойдя до двадцать девятого градуса и продолжая сталкиваться с теми же трудностями, судно еще раз изменило курс, чтобы бросить якорь на одном из Маскаренских островов. (Так называли тогда и называют еще теперь острова Маврикий и Бурбон.)
Бонтеку направил корабль таким образом, чтобы пройти между двумя островами.
Но на его пути первым оказался остров, получивший впоследствии название Бурбон; капитан решил попытаться пристать именно к нему. Примерно в двух сотнях шагов от берега был брошен якорь на глубину в сорок морских саженей.
Однако тут пришлось столкнуться с грозным препятствием: море так пенилось на подводных скалах, что для поисков места высадки необходимо было послать шлюпку с командой сильных гребцов; шлюпка была быстро снаряжена и, обследовав местность, вернулась через два часа; моряки смогли причалить к берегу, покрытому великолепной растительностью, и привезли множество черепах.
Известно, какая это благословенная пища для страдающих цингой, поэтому больные в один голос стали просить высадить их на берег, в чем судовой приказчик по имени Хейн-Рол им сначала отказал.
По его мнению, судно могло отнести течением и, случись такое несчастье, те, кто сойдет на сушу, будут обречены на гибель.
Но этим измученным людям остров, маячащий перед их глазами, казался райским уголком, и они были одержимы желанием остаться там.
Мольбы больных доставить их на землю — они рассчитывали исцелиться, едва коснувшись ее, — стали такими настойчивыми, что Бонтеку сдался: он вышел на середину палубы и объявил, что готов рискнуть и высадить на берег всех.
Это заявление было встречено радостными криками всей команды.
Больных, торопившихся больше других, отправили первыми. Бонтеку дал им парус, чтобы, сделав из него навес, они могли расположиться на несколько дней на берегу.
Шлюпку нагрузили провизией, всевозможной утварью, посадили в нее повара, и капитан сам сел в нее в качестве проводника.
По мере приближения к суше радость матросов нарастала; многим не хватило терпения дождаться, пока шлюпка причалит, и они бросились в воду, вплавь достигли берега и начали кататься по траве, призывая к себе товарищей, вскоре к ним присоединившихся.
Было ли это игрой воображения или действительностью, но, едва коснувшись земли и оказавшись в тени больших деревьев, эти новоявленные Антеи заявили, что они чувствуют, как к ним возвращаются силы.
В эту минуту рядом с ними опустилась стая диких голубей.
Птицы совершенно не боялись людей: остров был еще необитаем и присутствие человека не настораживало их: голубей можно было ловить руками и убивать палками.
В первый день перебили две сотни птиц.
После этого, чтобы разнообразить питание, матросы отправились на поиски черепах, и их удалось добыть штук пятьдесят.
Бонтеку, убедившись, что на этом берегу, где Провидение выказало такое гостеприимство, в самом деле опасаться нечего, оставил больных и вернулся на судно; однако стоянка корабля казалась ему такой скверной, что, невзирая на нетерпение матросов, он стал настаивать на продолжении поисков другого места.
Команда его послушалась.
Это тронуло капитана, видевшего, что моряки горели желанием поскорее отправиться на берег; не теряя времени, он снова сел в шлюпку и отправился на поиски более удобного рейда; уже стемнело, однако ночь была ясной, а море спокойным.
В пяти милях от прежней стоянки он нашел то, что искал.
Это был хороший залив с песчаным дном.
На рассвете капитан высадился на берег и начал разведку.
Пройдя не более четверти льё, он набрел на озеро.
К несчастью, вода в нем была не совсем пресной, но на его берегах обитало множество гусей и дронтов; на затенявших озеро деревьях сидели серые попугаи, дикие голуби и неизвестные ему птицы разнообразных видов и окрасок, а у подножия этих деревьев, в тени, он нашел двадцать пять сбившихся в кучу черепах — таких жирных, что они еле передвигались.
Бонтеку остался на берегу с тремя или четырьмя матросами и послал сообщить две новости: больным — что он нашел новое место для лагеря, лучше первого, а всей команде — что он отыскал превосходную бухту для судна.
Через два часа корабль и шлюпка прибыли одним курсом.
Корабль бросил якорь в бухте на глубину в двадцать пять морских саженей, и команда переправилась на берег в четыре приема.
Матросы — совершеннейшие дети: крайнее отчаяние и титаническая борьба порой сменяются у них ребяческой радостью.
Именно это и произошло с командой «Ньив-Хорна», когда она высадилась на остров Бурбон.