Итак, женщина это
чудная вершина, нога гнева, паутинка иной утробы, омут добра или змея в яйце. Свобода любить несуществующее; но где взять лоно, если есть только единый мальчишеский организм?
Женщина — это скурвившийся мальчик.
Мальчики сопят, обратив мозги в неведомое, старший хихикает, пытаясь рассказать тайну женской души, которая не нужна в этих стенах и в этом мире; разговор пробуждает тайные внутренние секреты в привычных и надоедливых физических устройствах, и мальчики, созданные для жизни в собственном обществе, плачут внутренними слезами, которые разъедают мозг, и кислотой сочатся в материальное сердце.
— Женщин нет, для вас — их нет! — говорит старший. — Что есть женщина? Баба — это ругательство для нас; мы не девочки, но мужчины, мы презираем их расчетливую слабость; женщина дана нам для удовлетворений, но мы отказываемся от этого — пускай они стонут и катаются по земле, на которой мы стоим и работаем!
— Тьфу, эти мерзкие твари, которые могут быть ласковыми, если им что-то нужно; они используют мальчика и выкидывают его оболочку; мальчик — инструмент для бабы, присоска, я — не такой.
— Мы поднимем свое знамя, пойдём в поход, будем дружить с друзьями и делать своё дело; а женщины, если они и встречаются, стоят лишь смешка в туалете или короткого сожаления о том, что ночь была не слишком темна. Я люблю их.
— Я их не знаю. Завтра будет новый день, завтра будет работа и учёба, а что есть женщина? Я не встречался с нею.
И кто-то нарисовал на доске голую женскую плоть, и кто-то не верил в это, будто женщина была четвёртым измерением, а не ласковой кошкой, которая может превратить ночь в красоту и импульс.
Но ночь наступала и для мальчикообразных людей, которые были лишены разделяющего их энергию предмета: так молния, скопившись в небесном мальчике, ищет выхода и пути и безжалостной ветвистой искрой, точно ниточной зарей или вмиг образовавшейся венозной светящейся системой в теле неба, обращается в ничто, сотрясая всепрощающую землю. Всё отходило ко сну, старшие считали наличие организмов на их местах, и теперь выключается свет, но не стихает смех — мальчики лежат здесь, они полны звериной потенцией, несмотря ни на что; они тузятся.
И только где-то в туалете, где ещё горит свет, какая-то неуставшая компания всё ещё обсуждает возможности и пределы женской природы. И в конце концов пощёчина идёт в ход, и некто трогательный, потягивая сигарету, боязливо вздрагивает, и тапочек летит в человеческий организм, и начинается свалка из-за женщин. Возможно, они ждут нас на небе, эти приятные голые существа, а возможно, их нет — ведь этот остров, где живут мальчики, не приемлет иной человечьей организации и слабые ручки здесь не к чему — здесь нужен сильный кулак венценосного создания, которое, даже если спит, полно ореола достоинства и убедительности. Телячьи нежности не для этих суровых мест, и только гроб угомонит мальчика, который хочет жить. И в конце концов стихает и шумная компания, и небытие воцаряется над завершившимся днём из жизни мальчиков.
Ночь,
которая была уже описана, снова начнётся, чтобы прекратиться с началом иных астрономических времен.
Но что это — то, что случилось вдруг, родившись из ночного спокойствия с маской неизвестного кошмара? Грохот и рёв наполняют жилище, кулаки и ножи лезут со всех сторон; кровь и слюни брызжут, как снопы света, в разные стороны; тела укрупняются наличием иных тел — и тревога, как писк комара в смертельной куче-мале, призывает кого-то дать отпор мордораздирательным действиям непонятных сильных существ. Ремни, словно нанчаки или цепи, кружат повсюду, блестя железом блях, штыки просятся в руки — и кто-то всё равно спит, хотя спать невозможно, почуяв роковую опасность, и старший мальчик, разбуженный неизвестным, кричит: "Соседи! Бей их!" — и это означает налёт мальчиков на мальчиков; всё жилище вибрирует, и спящих режут, как баранов, в своих сладких постелях; и кулаки мечутся в поисках чьей-то морды, и солнечное сплетение дребезжит, закупорив жизненно важные пути, во имя которых развивалась биология; и красное знамя войны в потёмках спускается на хаос ночных тел.
Где-то, встав на двух кроватных спинках, бешено бьётся старший мальчик, он презирает смерть и побои и ногами топчет непонятно кого, но предательский нож, может быть, своего же мальчика (хотя тут все — мальчики), прекращает его цветущую жизнь, и он, издав резкий вопль, падает на окровавленный пол, прямо рожей в рассыпанный мусор из урны, хохочет и умирает, как герой, дождавшийся силы. По нему ходят ноги, противники, словно влюблённые, сплетаются в агонии вольной борьбы, где дозволено всё; и непонятно — то ли страсть однополой любви, то ли жажда убийства направляет руку мальчика; и они душат друг друга, обнимая шеи синеющими руками, и падают на кровать. умирая в один лень.
Налёт был внезапен — враждующая коалиция мальчиков решилась, наконец, свести счёты, и нету здесь отсутствующих, и в конце концов по воздуху летают табуреты и столы и чей-то череп дырявится и рассыпается, точно чугун, и только кожа еще сохраняет своё, помертвелое от страха и смерти, лицо. Война издаёт свой клич — это тоже занятие мальчишек; не знать им более счастья любви и работы!
Война,
как потасовка, беременная гибелью, как звонарь зла в закипающем зелье, как зелень, не родившая новую зелень, как Знак Зорро от уха до уха — чтобы горло, клокоча, захватывало давлением кислород, и сердце, точно ненужный пузырь, лопалось от воздуха.
Вперёд, вперёд — навстречу концу, чья-то победа утешит искорёженные трупы; и вот уже весь остров вибрирует и наслаждается самоуничтожением преобразующих его сил; мерзко и гордо гибнут мальчики от рук себе подобных!
"Они убьют всех!" — в страхе думает некто трогательный из мальчиков и, как жалкий дезертир или сволочь, через туалетное окно вылезает на безмятежную предрассветную землю. Он слышит, как прямо перед ним жилище ходит ходуном, и его не останавливает никто — все тела заняты битвой, как раньше работой, а он стоит не в силах ничего понять. Бешеный стул разбивает стекло, и из руки этого мальчика капает кровь, и ему больно — он отходит подальше. Он видит сквозь окна смерть своего маленького человечества, но слез у него нет, ему странно смотреть, как какие-то существа ногами топчут его друзей, а потом сами падают на них, сражённые травмой черепа. Вряд ли кто будет жив — мальчики разыгрались не на шутку, а гордость — больше, чем жизнь. И, подташнивая, дрожит мелкое тело трогательного мальчика, и в заключение презрительное слово: "Мертвецы!" — говорит он и бежит отсюда, через лес и поле — туда, где тихо.
Ветки шуршат под его ногами, он шарахается, будто везде лежат мины. Он видит плод их сегодняшней работы — большую яму и, улыбаясь, думает о том, что, наверное, она будет хорошей могилой для мальчиков. Ему грустно.
Но, пытаясь обмануть природу, ему трудно уйти от судьбы, и огромный взрыв всего перенаполненного нетерпимостью острова заставляет его рухнуть в неизвестность, пытаясь схватиться руками хоть за какое-то спасение. Был ли это вулкан, гром или динамит? Непонятно что, но остров, как небольшая Арктика, распадается на льдины и осколки, и древнее море поглощает всё это творившееся на нём безобразие.
Рассвет надвигается, и этот трогательный — быть может, последний мальчик в мире, — поймав какой-то челн, растерянно плывёт по мрачной воде, наблюдая животворящее единство соединения разных стихий, и бежевый пар, как нереальный туман, скрывает вечные горизонты морских глубин.
Он смеётся своей участи и гребёт слабыми руками вперёд и вперёд — пусть то, что было, скроют его память и голова, и, если смерть не остановит его судорожное трепыхание, он будет стремиться в далёкий путь, чтобы достичь границы великой и волшебной, искрящейся на фоне мрака земли — Страны Женщин.