Наконец, полицейские приложились плечами к нашей тяжелой парадной двери с толстыми, со скошенной кромкой стеклами и проломили ее. Я слышал, как трещит дерево и звенит стекло на полу прихожей. Их фонарики плясали по прихожей, лучи нервно скрещивались в столовой, вонзались в коридоры, проносились вверх по парадной лестнице и сбегали по черной. Они выхватили и меня наверху в наряде из полотенца. Грузный полицейский скачками взлетел по лестнице.
— Ты кто такой? — спросил он.
— Я здесь живу, — ответил я.
Старший офицер обратился к маме:
— Здесь никого нет, леди, — сказал он. — Сбежали, наверно. Как они выглядели?
— Их два или три было, — сказала мама. — Кричали что-то, таскали, дверями хлопали.
— Забавное дело, леди, — заметил полицейский. — А вы окна и двери изнутри плотно закрыли?
Внизу топали другие фараоны. Ходили по всему дому: рывком открывали двери, рывком высовывали ящики, окна хлопали, стулья падали с глухим стуком. Полдюжины полицейских показались во мраке верхнего коридора и стали что-то искать на полу: отодвигали кровати от стенок, срывали одежду с вешалок в шкафах, стаскивали чемоданы и коробки с полок. Один из них вытащил откуда-то старую цитру
— Эй, погляди, Джо, — позвал он и провел широкой лапой по струнам.
Фараон, которого назвали Джо, взял гитару и повертел в руках.
— Что это? — спросил он у меня.
— Это старая цитра, на которой спала наша морская свинка, — ответил я.
Мы в самом деле завели когда-то морскую свинку, и она не хотела нигде спать, кроме как на цитре, но мне совсем не следовало этого говорить. Джо и другой фараон долго смотрели на меня, а потом положили цитру обратно на полку.
— Никого здесь не было, — сказал полицейский, обратившись а маме. — Этот парень, — объяснил он другим, ткнув в мою сторону большим пальцем, — с вывихом, а леди, видать, истеричка.
Они кивнули и, ничего не сказав, поглядели на меня. В краткую минуту тишины мы услышали скрип в мансарде: это дедушка ворочался в кровати.
— Что там такое? — рявкнул Джо.
С полдюжины фараонов рванулись к двери на мансарду, прежде чем я успел что-то объяснить. Я знал, что если они ворвутся к дедушке без предупреждения или даже с предупреждением, ничего хорошего не получится. Теперь он был в той фазе, когда думал, что отряды генерала Мида под непрерывными ударами Стоунолла Джексона дрогнули и даже начали разбегаться.
Когда я добрался до мансарды, обстановка там уже сильно осложнилась. Дедушка решил, что полицейские были теми самыми дезертирами из армии Мида, попытавшимися спрятаться у него в мансарде. Он выскочил из постели в длинной фланелевой ночной рубахе поверх длинного шерстяного белья, в ночном колпаке и кожаной жакетке на груди. Фараоны, конечно, сразу поняли, что разъяренный седой старик здесь живет, но не успели и рта раскрыть.
— Прочь, жалкие трусы! — гремел дедушка. — Назад в строй, заячьи души!
С этими словами он с размаху влепил затрещину офицеру, нашедшему цитру, от чего тот растянулся на полу. Другие стали отступать, но недостаточно быстро. Тогда дедушка выхватил пистолет из кобуры поверженного и пальнул. От выстрела, казалось, затрещали балки чердака, а дым заполнил всю мансарду. Фараон выругался и схватил деда за плечо. В общем, все мы опять оказались внизу и заперли дверь от старика. Он пальнул в темноте еще пару раз и пошел спать.
— Это — наш дедушка, — объяснил я Джо, едва переведя дыхание. — Он думает, что вы — дезертиры.
— Ага, — согласился Джо.
Фараонам не хотелось уходить, не приложившись еще к кому-нибудь, кроме дедушки: этой ночью они явно оказались в дураках. Кроме того, им очевидно не нравилась обстановка: чувствовался в ней — и я их хорошо понимаю — какой-то подвох. Они снова стали рыться в вещах. Ко мне подошел репортер с тонким осиным лицом. Я стоял в маминой блузке, потому что не смог найти ничего другого. Репортер посмотрел на меня со смесью подозрения и интереса.
— Ну, расскажи, мальчик, что тут на самом деле стряслось? — спросил он.
Я решил быть с ним откровенным.