Сначала он тоже перестал любить слабых, уже в университете. Его тоже не любили. Особенно девушки. Но плевать. Он тогда впервые убил молодого человека на дуэли. Не Арона, тот был потерян лет пять назад. Смеяться перестали. Уважали? Он в этом сомневался. Но тоже плевать.
А в двадцать втором он впервые узнал, что из космоса на Землю снизошел мессия: он говорил об избавлении мира от подлой расы отравивших колодцы. Немного спустя Отто прочитал знаменитую книгу однофамильца и понял, что на этот раз Розенблюм не уйдет, не отсидится в теплых стенах, пока маленький продрогший мальчик дожидается его с булыжником в правой руке. Ему некуда будет уйти, ведь к ногам победителей ляжет весь мир. Но сначала рай будет восстановлен здесь. Германия без отравителей казалась прекрасной страной, кусочком раннего детства, о котором он ничего не помнил, но твердо знал, что когда-то оно было и у него.
Спустя больше десятка лет, пропитанных потом и борьбой, рейхсфюрер СС сделал ему личное предложение. Это была работа, для которой сгодится лишь тот, в чью грудь Один вложил безжалостное сердце. Раса. Он понял. И Отто Розенберг в тот день поблагодарил Генриха за оказанное ему доверие.
Он всегда всматривался в лица приговоренных, и не зря — похожих было много. Он успокаивался. Говорили, что Розенберг был самым спокойным и методичным, как вверенный ему механизм.
Однажды, глядя на черный дым из трубы, — банально, но это так! — Отто понял, что отыгрался. Со всеми и за все. После того, как он понял, Отто Розенберг перестал ненавидеть и стал любить: себя, свою судьбу, небо над головой, землю под ногами и людей, которых продолжал убивать. Он полюбил то, что называется словом жизнь. Но он не спешил. Спешить больше некуда — он закрыл все счета, предъявленные ему миром.
Говорили, что в Ордене он был самым счастливым. Ошибались? Вряд ли. Среди начальников лагерей было немало счастливых людей. Его называли лучшим, и он бы не опроверг.
Когда Отто Розенберг понял, что нашел себя, то вознес Господу самую странную молитву из всех, когда-либо слышанных небесами. Впрочем, он молился не христианскому богу…
Возрожденное язычество? Подлинно арийская вера? Он молился и больше не отыскивал среди обязанных умереть курчавых и тонколицых. Зачем? Отныне он был счастливым человеком: твердо знал, что делает великое и нужное дело, занимает ответственный пост. Офицер. Руководитель. Человек миссии. И ничто сверхчеловеческое нам не чуждо.
Когда переворачивается большой мир, невероятное становится твоей явью. Увидев однажды Розенблюма в списке имен, он решил, что пришло время второй раз в жизни совершать поступок (первый — вступление в ряды). Он вызвал заключенного, тот был немолодым мужчиной с выбитой челюстью, кривыми пальцами, слезящимися глазами, худым, на десяток лет младше по возрасту, чем по виду, — это надо же, совсем не изменился, мерзавец!
Бывший палач не узнал свою жертву. Стоящий напротив казался заключенному очередным эсэсовцем, просто очередным. Руны, «мертвая голова», главнее остальных — ну и что? Поэтому он не верил своим глазам.
Сумасшедший офицер встал на колени.
— Зло есть лучшая сила человека — воистину так. Злой всегда победит. Ребенком я не знал этого и беспомощным входил в мир. Благодаря тебе я узнал правду и благодаря тебе я стал сильным, таким, как сейчас.
Воткнув свой взгляд в уставшие глаза Розенблюма, он продолжал:
— Я не могу убить своего учителя. Ты должен жить, потому что ты научил меня жить. Я покажу тебе, как выйти отсюда. Не бойся, не обману.
Отто не обманул еврея, предложив тому лучший способ.
Но Арона Розенблюма все-таки пристрелила охрана. Пуля в голову без предупреждения, попытка к бегству не удалась.
…После войны, неузнанный союзниками и трибуналом, Отто Розенберг сидел на веранде своего дома. Он пытался вспомнить детские годы как лучшее время жизни. Но память старика была слабой, и многое вспомнить просто не удавалось. Как жаль.
Правда о невинно убиенных
Мальчик карабкался вверх по зеленому склону, наплевав на расцарапанные коленки. Мальчик был в белой футболке, грязных шортах и без страха носил братовы сандалии на босых пятках. Где-то здесь, как ему рассказывали, жил старик-лесник, потрепанный и уставший, щетинисто-бородатый, но много знавший, в том числе и правду о невинно убиенных. Мальчик лез к нему, уже с детства зная в себе любовь к крутой и бесповоротной правде, равнодушный к расцарапанной коже и прочим последствиям. Он улыбался неужели ему так весело узнавать новое?
Солнце прицельно било в макушку. Как жарко, подумал он, и хочется пить. Но у лесника, кроме горькой тепловатой водки, должна быть вода.
Пенсионер ушел в лесники, выбрав себе место подальше от шума. Теперь он жил среди зеленого цвета, тишины и невнятных слухов, самым знаменитым из них слыло предание о невинно убиенных.
В двух шагах поднимались вверх склоны гор. Он не обращал внимания: жил как жил, охотился на лесных зверей и раз в месяц выезжал в город за газетой, патронами и ящиком водки. Старик был худой и высокий, с мерзким голосом и добрыми полуслепыми глазами. Дети его боялись, а собаки уважали, приветствуя подергиванием хвоста-бублика и заливистым лаем. Окрестные старухи в платочках считали его видным мужчином, но сходились в мнении, что он психически нездоров.
Старик сидел у костра, напряженно обнюхивая ближайший воздух. Тушка поджаривалась. В одной руке лесник держал нож, а другой поглаживал книгу, нерусскую и неновую, с зелеными пятнами на обложке и готически непонятными буквами: «Friedrich Nietzsche Alsо sprach Zarathustra».
Мальчик подошел со спины.
— А книжка с картинками? — спросил он, замирая от своей наглости.
— Да мне по хрену, — честно ответил тот. — Я все равно читать не умею. А книжку немец забыл. Сам подох как миленький, а книжка осталась. Но у меня быстро в дело пойдет: кончатся дровишки, займемся чтением.
Старик захихикал.
— Скажите пожалуйста, — обратился он, — а правда, что здесь убивали людей?
— Чистая правда, — с удовольствием ответил дед.
— А как их убивали?
Шумно вдыхая воздух, старик объяснил:
— Сначала их лупили по башке и они теряли сознание. Но это только сначала, а дальше шла такая забава, что тебя сейчас вырвет. Бедолаг связывали и раздевали. Одежку, сам понимаешь, зашвыривали в огонь: как никак, улика, да и положено. На алтаре им сперва вырезали знак Стервы, ее еще называли лунной богиней — как положено, его резали на груди. Затем по очереди отрубали все пальцы: мизинец, безымянный и что там дальше. После того как все двадцать пальцев были оттяпаны, их кастрировали и раздирали ноздри. Вот такие дела, брат, все по правилам. Не бай бог чего перепутать. Тем же ножом отсекали уши. Как водится, вырезали глаза. Тебе нравится мой рассказ?
— Да, — восхищенно ответил мальчик. — То, что надо.
— Слушай дальше, сынок, — предложил лесник. — Все отрезанное сжигалось в особом огне. Затем, вволю помолившись, разрезали живот. Так, дескать, просила лунная богиня. Те, кому надо, вынимали кишки. Ну там рассекали грудь, сердце доставали и так далее. Тоже все сжигали, разумеется. Обычно бедолаги по ходу дела околевали от боли.
— А как к этому относились местные жители?
— Хрен их знает, местных никто не трогал.
— А кого трогали? — спросил мальчик.
— Обычно они сами приходили. Приходили и начинали расспрашивать о невинно убиенных. Кого, мол, здесь убивали, да почему… Обычно им сначала объясняли, а потом самих. Слушай, я могу тебе показать ту пещеру. Хочешь?
— Конечно! — воскликнул обрадованный парнишка.
Они пришли минут через пять. Вход был завлекательно широк, а дальше был надо было спуститься вниз и свернуть налево.
— Пошли, пошли, — старик подтолкнул гостя к пещере.
В окрестной траве лесник нашарил факел. Достал из кармана штанов зажигалку, чиркнул.