Через полчаса этой экзекуции слева на склоне затемнели крыши.
Деревня. Есть шанс узнать дорогу (до Затоки или до Москвы – сейчас неважно) или хотя бы найти клочок земли для разворота.
Застегнув молнию куртки до горла, Бобров форсировал залежи трухлявых штакетин, перемешанных с бурьяном. Он насторожился, когда слух уловил ржавый скрип петель, на которых свободно гуляли от ветра ставни. И больше ничего: ни голосов, ни кудахтанья кур, ни дыма из труб. Вот незадача: деревня-то пустая.
Не у кого дорогу спрашивать.
- Куда это меня занесло? – осведомился Виктор сам у себя, прикидывая, как теперь быть. Он держался молодцом, но в душе у него нарастала паника, побуждающая к отступлению. Но это позорно. Он не в том возрасте, чтобы улепетывать, поджав хвост. И раз в неделю жестко тренируется с боксерской грушей.
(В брошенных людьми деревнях собираются стаи диких собак).
Бобров нашарил в кармане перцовый спрей и пошел вдоль гниющих оград туда, где за крохотной рощицей, словно стыдясь своего уродства, притулилась башня без купола – всё, что осталось от часовни. Инстинктивно он соблюдал боковую дистанцию до мертвых изб, хоронивших собственные трупы, сантиметр за сантиметром погружаясь в землю. Он затянул бы песню, но что-то его удерживало от чрезмерной развязности.
Обогнув сложившийся в груду сарай, он раздвинул низко нависающие ветви и вышел к часовенной паперти. Укромный уголок. Если где и повидаешься с привидением, то здесь.
Привидение – это жутко, но безвредно. Подкрашенный воздух. А есть еще не внесенные в учебники девиации биологии, лишенные разума, но сохранившие гипертрофированные охотничьи рефлексы. В московской квартире сказки о неприкаянных покойниках воспринимаются со скепсисом и толикой юмора, но у подножья обезглавленной часовни, в глуши, куда сам Бог остерегается наносить визиты, на вещи поневоле смотришь шире. И тени, отбрасываемые стволами деревьев, обретают форму человеческих тел.
Пробуя на прочность ступени, он поднялся и заглянул под арку входа. Двери сбиты и раздроблены в куски – не то по ним маршировал пехотный полк, не то в них угодил залп артиллерии. Гигантские груды мусора, обломки деревянных балок и кирпичей – купол обрушился прямо внутрь. Опрокинутая мебель, расшвыренная мелкая утварь. Уж не ураган ли свирепствовал в часовне? Кто-то втащил в притвор и составил на полу гранитное надгробье. «Отцу Николаю Сапову, не отринувшему Веры и последнюю молитву вознесшего, когда сатана вошед уж во храм».
Бобров попятился от эпитафии.
- Господи боже!!! – заорал он: внизу шаркнули подошвы.
Но у лестницы стоял не сатана и даже не мятущийся дух священника, а всего-навсего старушка. Щуплая, в шали, длинной куртке, резиновых сапогах и с корзинкой.
- Что ж ты так кричишь, сынок?
- Блин! – выпалил Бобров. – Вы меня напугали. Вы что – живете здесь?!
- Нет, я в Новом Изнанково живу, там, подальше. А это – Прежнее, оно, почитай, полвека как обезлюдило. Кто в Новое подался, а кто в город. Я тут боярышник собираю, хороший он за часовенкой растет, целебный.
- Я заблудился, - сказал Бобров. В кровь словно впрыснули ударную дозу адреналина. – Я нааа… на машине. Ехал по большаку… Дорогу не подскажете?
- Так ты, сынок, большаком и езжай. Шоссе за Новым будет.
- Вас подбросить до деревни?
- Вот спасибо тебе! А то уж ноги-то устают далеко ходить… А я тебя молочком парным угощу, невестка моя козочек держит.
- Как вы сюда-то ходить не боитесь? – проворчал Бобров.
Бабку бы не до деревни подбрасывать, а удавить к черту: его чуть инфаркт не хватил.
____
За стаканом отвратительного козьего молока он собирался с духом, чтобы порасспросить старушку о часовне. «Светская беседа» начинала его напрягать, особенно когда старушка сбивалась на церковнославянский, усвоенный ею, видимо, на уроках Закона Божьего.
- Конечно, батюшку не там похоронили, - она ответила на не заданный вопрос. – Его ведь чуть не в святые возвели, он в Затокинском монастыре покоится. Братия останки туда свезла. А надгробье каменщик здешний тесал, только монастырские Николаю архангела мраморного поставили.