- Натерпелся Григорий от Шкруевичей, - прочавкал он в кулебяку. – Журналист тот – изверг, его б воля, он бы монастырь по камешку разобрал. Оказался родичем Войтеха. А Григорию из Епархиального приказали: в архив допустить, рукопись, если таковая найдется, отдать. По былым, де, заслугам: предки его церковь деньгами облагодетельствовали. Он весь архив перелопатил, но ничего не нашел. Тогда отца Григория чуть не за грудки взял: где, мол, прячешь? Чуть до греха не довел, да позвонил ему кто-то на сотовый – якобы, в другом месте искать надо. Показал, между прочим, копию письма Войтеха Адамовича, где черным по белому: «…служка Сапов, меня ограбивший и оболгавший, поплатился, и жалею лишь, что при том не был. Мои дневники и подшивка записей в Затокинском монастыре: Сапов накануне одолжил у старосты подводу, а куда ему ехать, кроме Затоки?». Отец Григорий насчет Войтеха непреклонен, но повод ополчиться против Сапова у того, выходит, был, и каких-то бумаг он впрямь лишился.
- Может, карты сокровищ?
- Ну, может быть, и карты. Я, школьником еще, да и студентом, мечтал найти клад. Все окрестности облазил, байки старожилов конспектировал… С кладом не повезло, а коллекцию минералов уникальную собрал, учился-то я на геолога. Но вот какая штука: о драгоценностях семьи Шкруевичей никто и не обмолвился, а ведь кладоискатели в Затоке и до меня были. Не факт, разумеется, что Войтех своё золотишко в наших краях прикопал, ему в Петрограде сподручнее. Однако что такое карта сокровищ? Лист, ну два, но не рулон, тем более не пачка, их специально маленькими рисуют, чтоб удобно при себе носить. А Шкруевич в архив с мешком подался. Зря наместник Войтеха упрощает. Кавалергард, карточный фокусник, атеист – не главное всё это. С червоточиной он был.
- А что, если… - Бобров запнулся.
- Что, если что? – поощрил его Копытин.
- Всё сходится к тому, что Сапов с его трактатом ознакомился. Если он был, с церковной точки зрения, богомерзким? Мог Николай пренебречь христианской моралью, обычной порядочностью и донести на Войтеха?
- Чужая душа – потемки, а через семьдесят с лишком лет и подавно. Но я думаю – отче Николай деревенских выгнал не вдруг. Понимал, что Войтех не впустую грозится. Если хотите, прогуляемся после обеда по монастырю, да покажу вам заодно и Николаеву могилку.
Бобров покосился на часы: половина третьего. Торопиться пока некуда.
- Давайте.
***
В 16:45 он опять стоял на платформе. Копытин, при всем его самомнении и ретроградстве, был весьма любезен, и, хотя ему названивала рассерженная жена, отвез подопечного к станции. Пытаясь стряхнуть сонливость (в трапезной кормили на убой), Виктор переминался с ноги на ногу, отхлебывая из пластикового стаканчика жидкий общепитовский кофе. Ему требовался отдых в горизонтальном положении: до кладбища и обратно к монастырю не ближний свет, да и похоронили отца Николая в самом отдаленном закутке.
Мраморного архангела на могиле не было: Прасковья Власьевна приукрасила легенду. На камне имя и цифры: 12.IV.1882-1.IX.1925, и коричнево-белый портрет семинариста в косоворотке, с гладко прилизанными волосами, невзрачного, обделенного даром провидения и не ведающего, что в царствие божье придется протискиваться сквозь кирпично-балочный завал.
А ведь складывается впечатление, что Сапов предусмотрел последствия своего конфликта с Войтехом Шкруевичем и подразумевал под ними вторжение дьявола. Не канонического ветхозаветного, с рогами, а надевшего личину бушующей стихии. Сельский пастор – не метеоролог, но по каким-то собственным оценкам он считал расстояние в полтора километра достаточным, чтобы уберечь людей.
Объявили электричку до Измайловска, и Бобров протопал к краю платформы.
На переезде прозвенел сигнальный звонок, шлагбаумы опустились, по обеим сторонам замерли автомобили.
Бобров тоже замер; тело обратилось в гранитный монолит, но нервы натянулись и бешено резонировали. Прожектора прибывающего поезда зажглись в полную мощь, и это было предостережение, хотя Бобров, который видел то же самое, что должен был видеть машинист, еще не верил своим глазам. Сквозь густеющие сумерки по рельсам шагал человек.
«Это ОН», - подумал Бобров. Он, разрезанный колесами в Измайловске, в Дороховске, в районе Фабричного, а теперь он за тем же самым явился сюда. Другие пассажиры тоже заметили «пешехода»; несколько десятков указательных пальцев согласно метнулись вниз, и кто-то заорал во всё горло: «Эй, посторонись!!!». «Куда прешь, дебил?!». Вопреки вынесенной из пещер страсти созерцать кровопролитие, никто не хотел быть пассивным наблюдателем, и, наверное, не один только Виктор Бобров думал: «Это обдолбанный наркоман в наушниках».