«Если все так прекрасно, насторожился Пер, — то почему я должен брать себя в руки? Что случилось?» — Известил ли вас кибер-дефектатор, — продолжал незнакомец, — что бортовой «регистратор разности времени» вышел из строя?
— Я и без него это знал, — ответил Пер. — Когда прибор намотал лишних пять лет, я сразу понял, что с ним творится неладное.
— Лишних пять лет?! — переспросил седой человек. — Выходит, робот сказал не все!
— Вполне возможно, — согласился Пер. — Удивляюсь только, где вам удалось раскопать эту музейную древность.
— Как раз из музея мы его и взяли. Кибер находился там с тех пор, как поставили на прикол последний корабль того класса, на котором летали вы.
— Невероятно! Как могло случиться; что я об этом ничего не знаю? — удивился пилот.
— Вы и не могли знать, сказал человек. — Это произошло триста лет назад. Теперь судите сами, на сколько ошибся ваш «регистратор разности времени».
«Ну вот и все, — подумал Пер. — Случилось то, чего я больше всего боялся».
Мысль о том, что он может опоздать на несколько поколений, с самого начала не давала ему покоя. Но он упорно гнал ее прочь. Допустить такую возможность означало примириться со страшным поворотом судьбы, навсегда отнимающим у него Сольвейг.
Из толпы вышел сгорбленный старик.
— Пер, вам просто чертовски повезло! — произнес он скрипучим голосом. — Мне скоро двести. В старину таких называли патриархами, но я гожусь вам в правнуки. И, как мне ни тяжело двигаться, я не мог не прийти сегодня вместе со всеми на этот праздник победы над временем!
«Какой праздник? К чему все это? — думал пилот. — Что я могу им ответить? Неужели и в самом деле я кажусь им героем — победителем времени? Но ведь это всего лишь слепой закон, известный каждому школьнику. То, что произошло, вовсе не заслуга моя, а моя беда. И единственное, чего я хочу, — это чтобы меня оставили в покое».
Пилот опустил голову. Все здесь напоминало ему о Сольвейг. Чувствуя себя одиноким среди ликующей массы непонятных и далеких ему людей, Пер уже не слышал, что говорили вокруг. Расслабленный, опустошенный, он не мог произнести ни слова, мечтая лишь о той минуте, когда ему наконец дадут возможность побыть одному.
Подняв отяжелевшие веки, пилот увидел вдруг, что люди перед ним расступились. Он глянул вперед и опустил голову.
«Что же это со мной происходит? Так нельзя! Я действительно должен взять себя в руки. Уже начинает мерещиться… Нет, это невозможно…» — Сольвейг! — неожиданно крикнул Пер и, сорвавшись с места, бросился туда, где только что перед ним мелькнуло знакомое платье. Еще издали он узнал ее по-детски чуть-чуть угловатую фигурку. Одинокая, хрупкая, она неподвижно стояла на том самом месте, где они когда-то расстались. Так продолжалось несколько мгновений. И вдруг на бледном ее лице вспыхнула задорная улыбка. Она подняла руку, и пилот услышал знакомый возглас: «Привет, ёжик!» Сольвейг медленно опускалась на землю. Пер подхватил ее на руки, и она открыла глаза. Лица пилота коснулись мягкие локоны, и он уловил знакомый аромат дикой полыни. Он слышал, как рядом часто-часто бьется ее сердце, а может быть, это кровь стучала в его висках.
— Это ты! Ты!.. — шептал Пер, еще не в силах поверить глазам. Он гладил ее нежную шею, покрытую золотистым загаром, и, задыхаясь, твердил:
— Это ты! Ты, Сольвейг, — такая же как всегда! Ты прекраснее, чем всегда! Разве это не чудо?!.
На бледном лице ее вспыхнул яркий румянец.
— Ёжик… — тихо ответила Сольвейг, — я тебя очень ждала.
ЖУРАВЛИК
Мы давно не виделись.
— Все такой же безрукий? — спросила Нина, поправляя тонкими пальцами узелок моего галстука. Ее мальчишеская челка почти коснулась моей щеки.
Я совсем забыл, что она — орнитолог. Знай, что могу ее встретить, — отказался бы от задания.
— Здравствуй, — промямлил я. — Попросили вот… сделать очерк. Не знаю, смогу ли…
— Ведь ты у нас умница — сможешь, — сказала она, поправляя мне волосы.
— Иван Петрович, где же вы? — звал Веденский. Он стоял в конце галереи, как добродушный слоник в очках, и озабоченно морщил лоб. — Идите сюда!
— Иду! — крикнул я, принимая зов как спасение.
Нина смотрела с улыбкой, чуть щурясь, точно хотела сказать: «Ну что, дружок, влип»?… Подумать только: порывистая, небольшого росточка, еще год назад она была для меня манящей загадкой!
Ежась от холода, орнитологи торопились в лаборатории. Когда я догнал Веденского и оглянулся, мне тоже захотелось поежиться: Нина стояла рядом с каким-то верзилой, и оба смеялись, глядя мне вслед.
Пройдя холл с мягкой мебелью, живым пламенем в камине и роскошным садом за окном во всю стену, (в этом гнездышке орнитологи приходили в себя после «сеансов»), мы проследовали в галерею, со множеством похожих дверей. За этими дверьми и размещались знаменитые контактные «кабины» Центра исследования пернатых.
До сих пор я только слышал о них. Сегодня одна из таких «кабин» подготовлена для работы со мной.
В первой комнате, где были только кушетка и встроенный шкаф, я разделся. Веденский помог мне облачиться в сотканный из крошечных электродов облегающий комбинезон, и провел в кабину, где стояли пульт и высокое кресло.
Отправляясь сюда, я готовился к чуду. Но досадная встреча с Ниной выбила из колеи. «Хороший ты человек… — объясняла она, когда мы с ней расходились, — но ужасный зануда».
Я не мог успокоиться. И поэтому кресло казалось чересчур мягким, стены, задрапированные белыми складками, напоминали дешевую бутафорию, а хлопотавший возле меня толстячок-инструктор начинал раздражать.
— Вам не приходилось заниматься планерным спортом? — допрашивал он, устраивая меня в кресле.
— Нет. А что — это плохо?
— Напротив. В нашем деле человеческий опыт только вредит. Прошу соблюдать осторожность. Не поднимайтесь выше деревьев!
— Совершенннейший бред! — подумалось мне. Вслух спросил: — Боитесь, что разобьюсь?
— Можете и разбиться. Но самое страшное — хищники.
— Я знаю, какую ценность собой представляет пернатое, включенное в эксперимент… Сам об этом писал… Популярно.
— Опасность может грозить не только «пернатому», — но и вам лично!
— Простите, я не совсем понимаю… Ведь птица-двойник находится где-то в лесу, и нас будут связывать только радиоволны?
— Но есть соответствующая обратная связь… Это следует помнить, — пояснял инструктор, продевая мою руку в рукав, вмонтированный в подлокотник. — Вы забудете о своем теле. Останется только власть над стопою правой ноги у педали «отключения связи».
Заканчивая подготовку, Веденский следил за приборами, прикасался к каким-то кнопкам на пульте и продолжал говорить. — У нас, вообще-то, не принято оставлять двойника в опасности. Мы делаем все, чтобы птица не пострадала… Но пожалуйста! — он приблизил ко мне свой большой добрый нос. — Бога Ради, не дожидайтесь момента, когда прибегать к «педали» уже будет поздно!
Складки внутренней драпировки сходились, обволакивая мое тело. Упругие волны прокатывались по груди, спине и рукам. Свет погас. Появился озноб. Постепенно мир наполнялся шумами. Так бывает, когда просыпаешься. Я сжимался от холода и внезапного ощущения одиночества…
А потом вдруг стало тепло и уютно. Тьму прорезала тонкая горизонтальная щель: это я приоткрыл глаза. В оранжевом мареве плавали, разгорались и гасли багровые пятна, пронизанные паутиною трещин. Мир обретал очертания. Вскоре я уже видел все, что было вокруг так, как будто моя голова превратилась в сплошное шаровидное око. Стоял возбуждающий запах леса. Внутри у меня постепенно разгорался огонь. Огромные листья, покачиваясь, проплывали мимо, исчезая в провалах между ветвями. И, точно со стороны, я увидел себя сидящим на ветке, вцепившимся коготками в кору. Глянуть вниз было страшно. Ветка покачивалась, вызывая что-то похожее на головокружение — ощущение птице явно несвойственное. Вероятно, смутившись, я сделал непроизвольный взмах крыльями… и чуть не упал. В последний момент успел зацепиться, повиснув вниз головой. Было стыдно и страшно. Опять взмахнул крыльями и, осторожно цепляясь когтями и клювом за неровности ветки, с большими трудами вернул себя в изначальное положение.