Барин не был похож на прочих. Вместо лохмотьев на нем висел целый, хотя и пятнистый, пиджак, а на голове крепко сидела дворянская фуражка с красным околышем, и лицо у него было совсем благородное, и все движения — нагнется ли он, шагнет ли, потреплет ли черную с проседью бороду — мягки и изящны.
— Вира помалу, милый мой! — запели наверху.
Восьмидесятипудовая лавина вздрогнула, закачалась грузным маятником и скользнула вниз, увлекая и вытягивая за собой шкентель.
— Стоп!
Парень с любопытством оглянул свалившиеся пятнадцатипудовые бочки.
Бочки мигом были разобраны, и за ними пошли другие, третьи.
Они падали долго. Потом стали падать объемистые тюки с хлопком, мешки с изюмом, ящики со свечами. И все это быстро откатывалось и спроваживалось дикарями и банабаками в отдаленные уголки жадного, ненасытного трюма.
Парень сперва диву давался всему. Разглядывал и нащипывал груз, прислушивался к шуму и к грохоту. Все для него, мало видавшего деревенского парня, было ново. Но скоро он перестал дивиться.
Окружающая горячка захватила его, и он энергично взялся за работу. Парень работал лицом к лицу с Барином за троих, проявляя чудеса своей истинно богатырской силы.
Каждый тюк и бочка приобретали в его руках необычайную легкость, и он частенько справлялся с ними сам, отстраняя Барина.
— Ну, брат, и сила же у тебя! — заметил ему Барин.
— Ничего, — осклабился он.
Настал полдень. Грянула пушка, и вместе с выстрелом оборвался хаотический дикий концерт — грохот железа, возгласы банабаков, громыхание десятков паровых кранов и пароходные свистки, от которых трепетала пристань. В порту наступил «штиль».
— Снедать, снедать! — послышалось теперь в трюме, и дикари, побросав крючья, устремились по лямкам наверх, для того, чтобы разбрестись по харчевням.
Шкентель вместе с двумя тюками хлопков, как завороженный, повис над трюмом.
Барин дал знак парню, возившемуся с бочкой, «отставить», и сам, бросив крюк, занялся приготовлением к завтраку. Он достал из кармана сюртука громадный зеленый огурец, пару помидоров, рыбу, водку и все это разложил на рогожу.
Парень, весь красный и потный, жадно следил за каждым движением Барина и бросал на съедобное плотоядные взгляды.
— Садись! — лаконически пригласил тот парня.
Парень не ждал вторичного приглашения и подсел к рогоже.
— Пей! — И Барин поднес ему бутылку.
Парень отпил немного.
— А теперь жри!
Парень только и ждал разрешения и стремительно набросился на съедобное. Он ел с треском и звонко чавкая. Барин же, напротив, ел вяло. Он больше наблюдал за парнем.
— А трескаешь ты шибко, как свое! — улыбнулся он.
Парень перестал и побурел. От этого замечания кусок огурца застрял у него в горле.
— Да ну, ешь! Я ведь так, для красного словца! Ешь! — засуетился Барин.
Барин произнес эти слова так отечески тепло и ласково, что парень примирился, просиял и стал опять уписывать.
Пока он уписывал, Барин не спеша достал из кармана огрызок сигары, должно быть, подобранный на улице, закурил и растянулся.
— Долго не ел? — спросил он спокойно, разжигая сигару и пуская правильные колечки дыма.
— Два дня! — последовал ответ.
— Здоррово… Какой губернии?
— Тульской… Аржаной…
— А звать тебя?
— Ефремом.
— Ефре-ем, Ефре-ем!.. — запел Барин и насмешливо уставился на парня. — А похож на волка! Ишь! Как глаза лупит и зубы скалит!..
— Гы-и! — гигнул парень.
— Волк, ей-богу, волк! Слышишь?!. Ты не Ефрем, а волк! Ха-ха-ха! — И Барин разразился неприятным смехом.
Ефрем, желая подслужиться, тоже рассмеялся.
Барин докурил сигару, выплюнул окурок и серьезно спросил:
— Недород у вас, что ли?
— Всего…
Ефрем сдвинул брови и нахмурился.
— Ты давно из деревни?
— Месяц будя.
— Мать есть?
— Есть.
— И отец?
— И отец.
— А как попал сюда?
— Попал как?… До Ельца с володимирскими столярами по машинке ехал. Спасибо им, поддержали. Потом полотнил пешим, по шпалам. Дорогой выручили свои же, православные. Зайдешь в деревню, тебя накормят и спать уложат. Так маялся, пока до самой этой Одессы не добрался. Остановился я на околице и спрашиваю городового: «Где тут, земляк, работу достать можно?!» — «Ступай в порт!» — «А где этот порт?» Показал. Я сюда. Место, знаешь, незнакомое и люди тоже. Насилу упросился, чтобы на работу взяли… Ей-богу! Ну и злой же народ тут. Разбойники. Веришь? Бить хотели!