Антоша приехал домой омраченный, в тоске.
– Что с тобой? – спросила мать. – Ты хромаешь! Ой, у тебя коленка черная! Подрался?!
– Да ерунда, упал!.. А где Натка?
– Быстро в ванную, промыть и йодом!.. Она пошла звонить Саше.
Натка вернулась, улыбается. Она сегодня очень красивая, только губы лишнего бордовой краской намазала. И скулы – розовой пудрой.
– Наташа, с тобой можно поговорить?
– Говори, – засмеялась Натка. Они сидели в детской комнате. Сестра вытянула из угла любимого тряпичного желтого льва за лапу и положила на колени. – Ну? Чего молчишь? Скажи "мяу".
– Брось со мной, как с маленьким. Я всё знаю. Ты сама-то знаешь, что все это игра… поп… и прочее?
– Конечно. – Она вскинула огромные глаза юной женщины и снисходительно улыбнулась братишке. – Все хорошо. Все о'кей.
– О'кей?
– О'кей.
– А тебе известно, что кей – это ключ. И что за дверью может ничего не оказаться, как в какой-то, не помню, сказке. Дверь нарисована.
– Нет. – Натка вскочила, швырнула в угол льва и, схватив братишку за уши, поцеловала в губы. – Нет!
Антоша смятенно сник.
– А что дальше будет?
– И дальше будет всё хорошо. – Она улыбалась во все зубы. Пошла помогать матери готовить ужин.
Как же так?! И ночью не плакала – Антоша подолгу притворялся спящим, следил. Не плакала. С улыбкой спала.
Только через пару дней он увидел: сестра стоит на чужой улице, в стеклянной будке телефона-автомата, прижала черную трубку к уху… и все лицо у нее блестит, мокрое от слез.
Вот она медленно повесила трубку, обтерла платочком щеки и вышла к прохожим, показывая зубы всему миру.
Все хорошо. Жизнь прекрасна.
ТУЛУП
Новый год мы с женой встретили на даче, средь сизого после морозов сосняка, на краю трехсотметрового обрыва над рекой – такой нам выпал участок, здесь стоит наш деревянный домик на бетонных стенах гаража.
Хорошее место не столь для урожаев (почва – сплошной галечник), сколь для созерцания: даже зимой внизу движется, мерцая, огромное пространство незамерзающей воды (выше нас по реке – ГЭС), по веткам над головами шныряют глазастые белки, днем и ночью великая тишина, а главное – от города недалеко.
Мы думали здесь и ночевать остаться, растопив получше нашу узкую маломощную печку, но, когда в полночь грянули куранты из радиоприемников и телевизоров соседних дач, и в звездное небо взлетели с шипением и треском сотни китайских шутих, и мир озарился неверным светом, мой пес Тихон, мирно лежавший на снегу во дворе, от страха метнулся под крыльцо, а там вдобавок на него с грохотом свалились несколько поленьев березовой поленницы… Заскулив и поджав хвост, обычно смелая лайка белым вихрем взлетела по крутой лестнице на крыльцо и забилась в угол на веранде.
Мы надеялись, пес успокоится, но праздничные гулы и взрывы петард продолжали содрогать вокруг землю и домики, как это делают забиваемые на стройке сваи, и пес завыл. Я обнял его, он дрожал, словно Пятница в книге про Робинзона Крузо, увидевший, как из
"палки" вылетает огонь… Вот что значит держать охотничью собаку в городе, не водить на охоту, не стрелять при ней из ружья, приучая к звуку выстрела и запаху пороха…
– Сколько же они покупают этих патронов! – удивилась жена. – Они ведь и спать не дадут. По крайней мере до четырех утра, до московского Нового года.
И мы решили наскоро собраться и уехать домой. Собака, услышав, как я завел двигатель, все поняла и прыгнула в машину. Я отключил снизу, из гаража, свет в доме, запер там железную дверь, затем простую деревянную дверь наверху, выкатил со двора машину и повесил замочек на ворота…
А через два дня, когда под ослепительным синим солнцем, сквозь ледяной свежачок мы приехали, чтобы подышать воздухом леса, как только вкатились во двор, сразу же увидели: у нас побывали воры.
Дверь на крыльце, которая ведет в сени (они же веранда), была вскрыта топором или даже ломом – косяк вывернут, замок в гнезде стоит криво. А замок во внутренних дверях, которые отделяют веранду от жилого помещения, я и вовсе забыл запереть… да и замочек там – можно гвоздем отщелкнуть…
Ах, напрасно я поленился, не снес в гараж все наиболее ценное, как делал всегда. Наверное, подчистую смели…
В оцепенении мы с женой ступили в промороженные комнатки нашего лесного домика – да, конечно, нет магнитолы… исчезла моя пишущая машинка… Здесь, кажется, оставались бутылки шампанского и коньяк… Открытую бутылку "Белого аиста" воры не взяли – боятся отравиться, потому что некоторые хозяева в отчаянии оставляют подобные подарки незваным гостям…
– И моей подушки нет! – воскликнула жалобно в спаленке жена. -
И ватное китайское одеяло украли.
Со двора, цокая когтями по крутой лестнице, влетел наш пес и начал, остановившись, оглушительно лаять – да, да, здесь были чужие, были враги!
Итак, одеяло, подушка, машинка, шампанское… ага, вот еще нет старого пуховика, висел у входа, нет старых "канадок", сапожек с мехом… Что-то еще пропало? Или на этом все? Я вышел на веранду.
Господи помилуй, исчез тулуп! Огромный, тяжелый, он висел по левую руку от лестницы, ведущей на чердак, громоздился, почти доставая до полу. Его-то они зачем забрали, сволочи? Это – бараний тулупище, наследство, оставшееся мне от отца, он весит пуда, наверное, два, если не больше, он такой длинный, что в него можно завернуться с головой и ногами, не поджимая ног… он теплый, да не то слово – он жаркий, его тугая шерсть колечками, кажется, до конца и не проминается, когда постелешь его и ляжешь в его нутро…
В лютые морозы, надев поверх полушубка этот тулуп, толкая коленями тяжелые полы и даже несколько подтянув их руками, едва умудряясь дошагать до саней и повалиться в них, отец мой ездил по делам колхоза в соседние села. И в этом именно тулупе меня возил в районную больницу, когда я, еще школьник, сильно заболел…
Зачем, зачем они украли тулуп отца?! Зачем он им?! Продадут? Или сами, бомжи желтозубые, будут спать на нем в каком-нибудь вонючем подвале и чифирь жрать, анашу курить и, в конце концов, прожгут его, сожгут и выбросят на свалку… И надо же – уволокли! Его не во всякий рюкзак-то затолкаешь…
– Да ладно, не расстраивайся, – сказала жена. Она поняла, как я огорчен, – стою столбом возле лестницы на чердак и рукой по груди шарю.
– Не соседи же?! – была первая мысль. И, еще не остыв от обид, я побрел к ближайшим воротам.
У Николаевых машина такая же, как у меня, – старая "пятерка", стоит во дворе, вся покрытая белым снежком. Значит, эти в город не ездили.
Глава семьи Сергей Петрович – инженер из вычислительного центра, лысый мужичок с ноготок, да золотые руки. Дачу срубил сам, украсил светелкой-башенкой, обшил вагонкой в желтый и зеленый цвета, окна обнес резными наличниками, на коньке крыши водрузил крылатого петушка, над сенями у него флюгер с пропеллером трещит на ветру, и антенна стоит диковинная – крест с "ушами" – ловит все телевизионные программы…
Я прошел к крыльцу, громко позвал:
– Сергей Петрович! Вы еще спите?
Через минуту-другую на крыльцо выскочил босой Николаев в китайских шароварах и белой майке, протирает глаза.
– Чё? Наши Кремель взяли? – Вечно у него такие шутки. Но, увидев мою унылую физиономию, буркнул: – Извини. Что, аккумулятор сел?
Я подошел поближе и рассказал о своей беде.
– Вот суки!.. – Он стоял, приплясывая на морозных досках. – Погоди, обуюсь, пойдем следы смотреть.
– Да что следы!.. – махнул я рукой, но принялся ждать его во дворе – вдвоем как-то веселей ходить по столь неприятному делу.
Слева от моей дачи, за кустами дикой рябины, за кирпичным забором с фигурными "бойницами" (вроде пикового туза), располагалось роскошное строение в три этажа из кирпича и стекла. Жил в нем некий Юрий