Говорю же, не в пансионах воспитывался. С пониманием, не будет кипиша, из - за однушки. Если правильно, с уважением. Карманы вывернуть, - пуст, братан, как барабан, а так бы, конечно, и сто для тебя не жалко. И ходу, пока соображает.
Главное не бежать! Инстинкты, хватательные не будить. Ровно таким же шагом, не оглядываясь, а незачем, - спина как локатор.
А он тоже с пониманием. Место укромное, но и не глухое. Идёт народ, идёт. Не шибко густо, но и не редко, не скучно. Зачем кормное место отягощать?
Спина чует — можно. Останавливаюсь, любопытно, аж грызёт, такая бизнес - идея роскошная! Смотрю. Народ идёт, как раз с частотой, чтобы каждый, каждый! С улыбкой вошёл в положение, и дал просимый один тенге, с извинениями! Одного нет, трояк, десятка, есть, возьмёшь?
Бизнесмен, прирождённый, может и олигарх сейчас?
А ты топай, не вписавшийся, коли к бизнесу не способный.
Святой, мать его...
Картина Рериха, масло.
Утренник выбелил инеем кончики осенней травы, под ногами бодряще хрумкает тонкий лёд на замёрзших лужицах. Солнце вынырнуло из - за горных пиков, сияющих белизной, ночью выпавшего снега. Вынырнуло, ещё не набрав хоть и осенней, но яростной жгучести и высветило мир неистово, резко, глазам больно. Высокогорье, к солнышку близко, вот и старается. За спиной далёкие вершины, вырезанные белым кружевом в синеве неба, перед глазами… С высоты горного плато, там, далеко внизу, белое море, с огромными волнами клубящегося тумана, пытающегося подняться сюда, по ущельям, образуя белые кляксы заливчиков в тёмном массиве гор.
Яростное солнце, над резкими, в своём сиянии белизной в синеве небес, горными пиками. Фиолетовая полоса ельника под ними, тёмное, прибитое первыми морозами, и ими же припорошенное белым инеем плато. В низу, насколько хватает глаз, бьёт белым в солнце туман… Картина Рериха...
На краю плато, где начинается одно из ущелий, спускающихся туда, в степь, стоят мужики, в восхищении эпическим полотном, ну такой мат только в восхищении, возбуждённые, руками машут, шапки заломлены. Громко восхищаются, вон, в глубине ущелья, огромные грифы, кучками сидящие на скалах, недовольны. Солнышко ещё не заглянуло, не прогрело огромные тела, не прогрело скалы, что бы пошли восходящие потоки, которые поднимут их в небо… Спи, да спи. А тут раскаркались, нехорошо, мешают...
А мужики в эмоциях, что им грифы? Работать надо! Сезон кончается, а не все поля убраны. А картошку не оставишь под снег, вот и ругаются. Под опорой ЛЭП. Угловой, с укосиной. Как греческая лямбда. Столб, а от него под уклоном другой, помогает прямо стоять. Нет, никто не спрашивает у тракториста — как? Тут вопросов нет, по пьяни такое!!! бывает. Они спрашивают — как??? Как вытаскивать будем? Трактор, чудо крестьянской смекалки, с копнителем впереди, как кран, поднять чего, и сварочным генератором сзади, приварить нужное, боком стоял аккурат между опорой и укосиной. Впритык! Ни сантиметра зазора! И вот как теперь вытащить нужнейшую технику? Опору не разберёшь, не обесточишь даже, ибо десять киловольт, нельзя обесточивать плато. И как теперь? Вот и восхищаются.
На синем, небесном, тёмный треугольник столбов, между ними чёткий профиль рогатого трактора, мужики, в восхищении…
Картина маслом.
Силёля - АнтиТузик.
Почему Силёля? Не знаю. Сколько помню, Силёля и Силёля. А его помню столько же, сколько и себя. Нет, имя есть — Сергей, но все звали — Силёля. Так вот, с этим Силёлей одни неприятности. Претерпел от него много. «Казацкому роду — нет переводу», это из - за него. А как иначе, если он ходок из тех, что всё, что шевелится? Метр девяносто, сто кило, феромонами пышет. Бывало идёшь, беседы ведёшь, а он: - Подожди немного — и шмыг! Через полчаса вылазит, отряхивается, морда довольная. Когда, как, - буквально, буквально! на ходу успевал договориться? Не знаю, потому как не ходок! Не ведаю! Потому и не ходок…
А ленивый… В институт от его, его лени поступили. Он на морях служил, потому весной пришёл на дембель позже меня, сапога. Пойдём говорит поступать. А зачем? Не поступим, точно! За службу то всё забыли. И что? Отдохнём. Времена то суровые, Брежневские, советская власть лютовала, не работающих шибко не любила, тунеядцами обзывала, пакости строила. А тут законный отпуск, учебный. Это же сколько отдыха потребить можно? Ну и пошли.
Пошли, потреблять. Нет, и тут нагадил. Второкурсниц, ремонтом вместо картошки пробавлявшихся при институте, обаял. Да так обаял, что они всем дружным коллективом принуждали нас. К поступлению. Говорят форму наденьте. И что, что смотреть на неё не можете? Надо! Ну надели, слабы, к женщинам. Молоденьким. И приняли нас. А как не принять? Два лихих матроса в степном городе? Почему два? Так у него два комплекта, я и носил второй. Дрогнули сердца экзаменаторов! Не устояли!